— Давай немножко пройдемся по городу.
— С удовольствием! — встрепенулся Лит Литыч. — Глотну хоть свежего воздуха.
Они потихоньку смылись, и минут двадцать Лит Литыч глазел на витрины (первый раз на Западе!), а тут еще на углу секс-шоп выставил свои производственные причиндалы, и Литыч прилип к стеклу. «Как здоровье?» — «Вроде бы поправилось. Вчера утром Москву-реку переплыл», — «Разве в Москве можно купаться?» — «Очистили реку, порядок».
— Для тебя есть место в Гамбурге, хочешь начальником отдела культуры, хочешь в исследовательское бюро — работа не бей лежачего. Но решать надо сейчас, через год ты будешь одним из эмигрантов и в лучшем случае предложат внештатную, то есть без всяких прав. Партия в тебя вцепилась, потому что ты им очень нужен, до сих пор они не смогли заарканить ни одного писателя. Будь осторожен с «орлами» они втирают очки американцам, дескать, вся Россия охвачена их агентурной сетью, на самом деле занимаются мелким жульничеством.
Было впечатление, что пулеметные очереди Говорова не задевают Лит Литыча, со свистом проносятся мимо ушей, а сам Лит Литыч углубился в созерцание цветной фотографии, на которой красотка с задранной юбкой становилась в аппетитную позу. Но вот Лит Литыч оторвался от стекла, и по его лицу Говоров понял, что Лит Литыч слушал все очень внимательно.
— Андрей, мы плохо ориентируемся в этой жизни. Я каждую минуту думаю о нашем будущем. Знаю, надо срочно выбирать. Мы в магазин без посторонней помощи не можем войти. «Орлы» о нас заботятся, они меня издавали, у них мои деньги, обещают мне дать журнал и полную свободу…
Взвизгнули тормоза. Распахнулась дверца, и с истерическим воплем выскочила Влада:
— Андрей, ты ведешь себя как мальчишка! Лит Литыч перенес инфаркт. Ему нельзя двигаться. Как ты смел его куда-то потащить?
Лит Литыч покорно юркнул в машину. Восседавший за рулем партийный товарищ Жданов даже не повернул головы.
РОНДО-КАПРИЧЧИОЗО
За полгода до ЭТОГО
Когда в Союзе отменили глушение всех зарубежных «голосов», приснился Говорову сон, что президенту Радио мистеру Пеллу вручают переходящее Красное знамя за ударную работу, перевыполнение плана и важный вклад в дело перестройки. Знамя вручает председатель комитета Гостелерадио СССР. Неясно, то ли Говорова пригласили, то ли просто так, из чистого любопытства он отправился на это мероприятие, но уже во дворе, у окон консьержки, начинается очередь. Слышится русская речь. Говоров садится в лифт и, пока подымается на пятый этаж, видит, что очередь на лестнице густеет: вон на Ступеньках несколько знакомых из московского Дома литераторов, вон кто-то в генеральских погонах, а на четвертом этаже — два полковника в форме ГБ. У входа в бюро французские полицейские сдерживают напор толпы. Пользуясь тем, что на него никто не обращает внимания (почему?), Говоров быстро открывает дверь ключом (откуда у него ключ?) и влетает в бюро. В прихожей, где раньше все смотрели дневные новости по телевизору, теперь сидит Беатрис и пересчитывает на столе пачки денег.
— Наконец-то французы решили охранять бюро? — на юморе спрашивает Говоров. — А на лестнице возмущенные советские трудящиеся протестуют против наших передач?
Беатрис хмуро смотрит как бы сквозь него:
— Наоборот, все советские командировочные и туристы нынче рвутся на Радио. Все хотят дать интервью, чтоб получить валюту.
И, вроде бы узнав его, улыбнулась:
— Эх, Андрей, вы понятия не имеете, сколько у меня сейчас работы!
Говоров идет дальше, к первой студии. Что творится? Все изменилось! Коридор расширился, на стенках висят портреты Ленина, Горбачева, Николая Второго, иконы. В студии, правда, все на месте, и Толя Шафранов привычно крутит ручки, ведет запись (так занят, что не отвечает на приветствие Говорова?), но за стеклом, господи, не крошечная комнатка, в которой Говоров с трудом размещал трех человек, когда организовывал круглый стол, — за стеклом огромный зал, масса народу, суетятся операторы и осветители: советское телевидение транслирует напрямую! И перед Толей телевизор, на экране даже лучше видно, чем через стекло. Вот крупный план президиума: руководящие товарищи из Гостелерадио (их ни с кем не спутаешь!), Матус, мистер Пук, Уин, Лот, главный редактор «Советской культуры» Альберт Беляев, рядом — Лева Самсонов, Беатрис (когда она успела проскочить в зал?) и еще какая-то публика из Гамбурга. Камера перескакивает на мистера Пелла. Он под красным знаменем, командир полка. Толкает речугу (по-русски!): «Наш дружный коллектив пробил брешь в «железном занавесе» мы вместе с Горбачевым дали народам гласность и свободу честь нам и хвала не расстанусь с комсомолом буду вечно молодым!»
Последние слова мистера Пелла (припев известной песни застойного времени) радостно подхватывает весь зал.
Как будто занавес дали или еще какой-то фокус проделали, только за столом в старой студии очутились трое: Ира Хренкина (почему она в Париже?), в середине — Пелл и сбоку — Боря Савельев. Вот они, их отделяет от Говорова стеклянное окно, но не видят они Говорова — бестелесный он, что ли, или юпитеры телевидения их слепят?
На голубом экране симпатичная девушка звонким голосом объявляет:
— Дорогие телезрители, мы находимся в парижском бюро Радио, которое для нас, советских людей, годы считалось враждебным.
— Мы герои, мы герои, — хором перебивает ее троица за стеклом, — мы Россию перестроим! Мы герои, мы герои, мы Россию перестроим!
У Говорова впечатление, что усердствуют Хренкина и Пелл, а Савельев лишь губами шевелит.
— В этой студии, — продолжает девушка, — вели свои беседы Александр Галич и Виктор Платонович.
Троица застыла (или звук вырубили в телевизоре?), потом Хренкина изобразила на своем лице недоумение. Но Боря Савельев энергично зашептал в ухо Пеллу (Говоров уловил: «Их сейчас широко печатают в Советском Союзе»), Пелл значительно кивнул, Хренкина сразу заверещала:
— Конечно, как же, они — наша слава боевая, нашей юности полет, с песнями борясь и побеждая, они тоже герои, вместе Россию перестроим!
— В парижском бюро, — продолжает девушка, — работал и Андрей Говоров.
Мертвая пауза повисла в студии, Боря Савельев осторожно зашептал в ухо Пеллу. Пелл сидел как каменный. Боря опустил глаза.
— Так Говоров работал в парижском бюро? — переспросила дикторша на голубом экране, видимо не понимая, почему вдруг передача забуксовала.
— При чем тут Говоров! — взвилась Ира Хренкина. — По нашему Радио очень многие выступали! Даже такие знаменитости, как…
— Сука! — завопил Говоров. — Я только выступал? Я здесь не работал?
…И проснулся в сквернейшем настроении. И долго лежал, соображая, что сей сон означает.
VIII
У Говорова была типичная судьба писателей его поколения. Когда после бурного старта в молодости, больших надежд, рожденных «оттепелью», им все перекрыли и нечем стало дышать в литературе, они заметались в поисках новой жизни. А какая новая жизнь была им доступна? Только с новой женщиной… («А женщину зовут «Дорога», какая длинная она», — пел Окуджава.) Это как в театре, когда актерам на сцене нечего играть — меняют декорации, и тогда создается впечатление, что действие продолжается. А может, так им подсказывал инстинкт самосохранения: если утопающий хватается за соломинку, то они — за более надежную палочку-выручалочку — Любовь (в данном случае с большой буквы). Впрочем, когда начался роман с Кирой, Говоров долгое время контролировал ситуацию, то есть Наташа знала о существовании Киры, но терпела, ибо видела, что муж не рвется уходить из дома, наоборот, держится за нее и за Алену обеими руками. И еще, конечно, надеялась, что роман скоро кончится, ведь не первый он был у Говорова. Однако Кира, в очередной раз забеременев, не пошла на аборт, решила рожать, тут Наташа не выдержала, послала Говорова к чертовой матери, дескать, сделал ребенка — живи с ним, а нас оставь в покое. Несмотря на резкость формы, Наташа поступила благородно, но Говоров обиделся: выгнали из дома. Удобно было обидеться, не он, а она разрубила узел. Эмиграция казалась естественным завершением разрыва. Пожалуй, лишь в аэропорту Говоров понял всю необратимость происходящего и что это за ложечка допытывался таможенник разве нельзя конечно двенадцатая проба серебра выбросите ее в помойку зачем же так отдайте родственникам ботинок снимите зачем подметка тяжелая думаете я туда золото спрятал режьте каблук босиком поеду ладно но вообще подозрительно писатель вы известный а вещей у вас мало помогите чемодан закрыть на самолет опаздываем а это не моя забота маленький плакал на руках у Киры родные друзья знакомые кричали за барьером самые последние слова прощания под конец лопнула «молния» большой хозяйственной сумки и глаз не отрывал от своих девочек, подбегал к барьеру и повторял: «Алену и Наташку в машину посадите», — словно боялся, что ребята забудут их отвезти домой.
