и об окончательном сличении текстов.
63
В воскресенье Адам Лозанич несколько раз менял свои планы, он то и дело прерывал работу над романом, то собираясь выйти из дома, то снова возвращаясь к переплетенной в сафьян книге. Нет, на этот раз дело было не в желании увидеться в реальности с Еленой, Покимицей или каким-то другим читателем. Рядом с девушкой он провел большую часть вчерашнего дня, составляя ей компанию во время прогулок с госпожой Наталией Димитриевич. Действительно, после смерти профессора Тиосавлевича старая дама оказалась здесь одетой в траур, на ней была шляпа с почти непрозрачной черной вуалью, ее болезненная забывчивость усугубилась, или, может быть, это темная вуаль мешала все более бессвязным словам Наталии пробиться к собеседникам. Вместе с ее компаньонкой Адам пытался помочь ей восполнить нехватку воспоминаний, стараясь сделать для нее не только что-нибудь полезное, но и приятное, например, попытаться снова выманить музыку из расстроенных многолетним сквозняком струн. Хотя у него и не было особого таланта, хотя он никогда раньше не держал в руках ни одного музыкального инструмента, молодой человек долго возился с колками, то натягивая, то отпуская струны, проверяя гармонию тонов легким поглаживанием струн подушечками пальцев, правда без особого успеха, пока случайно не открыл тайну творчества. А все произошло в один момент, просто и слаженно, — вздыхая над арфой, Адам встал и распахнул ближайшее окно, восточный ветер проник в комнату и начал осторожно перебирать струны, госпожа Наталия Димитриевич неожиданно подняла голову и после целого дня молчания прошептала:
— Сен-Санс, «Фантазия для арфы».
— Вы что-то сказали? — вздрогнула девушка.
— Я говорю, «Фантазия для арфы»... Камиля Сен-Санса... Я это когда-то слушала... Если не ошибаюсь, в «Манеже»... Еще в детстве... Должно быть, отец меня водил... Это было блестящее выступление... Госпожи Николь Анки-Кастеран, профессора музыкальной школы имени Станковича... Во второй части концерта в сопровождении Оркестра королевской гвардии исполнялись произведения... — взволнованно продолжала старая дама.
— Как?! Вы уверены?! То есть, я имею в виду, вы твердо уверены, что это та самая «Фантазия»?.. — спросил молодой человек.
— Тсс... — послышалось из-под вуали старой дамы. — Тише... Слушайте, отдайтесь звукам... И все само станет вам ясно...
Арфа продолжала звучать. Елена и Адам то распахивали настежь, то лишь приоткрывали то одно, то другое, а то и сразу несколько окон музыкального салона, раздвигали или сдвигали гардины, ветер то струился беспрепятственно, то парусом вздувал занавески и таким образом виртуозно касался десятков струн стройного инструмента, свивая нежные композиции, а Наталия Димитриевич узнавала названия коротких произведений, объясняла транскрипции, комментировала технику исполнения и состав оркестра.
— Форе, «Эмпромти»... Словно только что слушала... «Арабеска» Дебюсси... Берлиоз... Пиерне... Милоевич... Бинички... А эта импровизация мне неизвестна... Надо бы ее записать... А то так и погибнет... — комментировала она отдельные произведения, судя по всему, безошибочно, хотя, как аплодируют, она забыла и после каждого исполнения приподнимала руки в черных нитяных перчатках, но ее ладони никак не могли найти друг друга, и вскоре она отказалась от этих попыток, на темной вуали появилось влажное пятно, должно быть, под ней она горько расплакалась.
Похоже, что музыка сломала Адама Лозанича. В воскресенье вечером явился заказчик и сел абзац за абзацем сравнивать, какую работу проделал молодой редактор. Требовавшихся и выполненных исправлений было гораздо больше, чем в предшествующие дни, это была и по-другому расставленная мебель в салоне, и ничем не оправданная новая стена, которая теперь непонятно зачем перегораживала столовую на два тесных помещения, и целый каталог личных вещей и одежды новых «владельцев», добавленных в шкафы, сундуки, комоды и ночные столики, и, кроме того, по всему тексту, от первых и до последних слов, где упоминался цвет фасада здания виллы, прилагательное «светло-темно-желтый» заменено на общепринятый «пепельно-серый». Исправлений было очень много, но молодой человек особенно гордился именно арфой, он еще раз открыл окно, чтобы доказать заказчику, что она может играть, и занавески от соприкосновения с впущенным ветром снова безудержно затрепетали, а стройный инструмент издал гармоничные звуки.
— Да кто вас просил тратить на это время?! Впредь строго следуйте нашим договоренностям. Делайте только то, что вам сказали. Здесь я все равно планировал нечто совершенно другое. Музыкальный салон нам не нужен. Завтра уберите арфу, делайте с ней все, что вам угодно, а кроме того, раз павильон наконец-то освободился, займитесь им... — холодно распорядился заказчик.
— Да... Разумеется... Я понял... — утвердительно кивал Адам, все больше склоняясь к реализации замысла, который не давал ему покоя целый день, а в голове его болезненно стучало, отдаваясь во лбу и затылке: «Завтра уберите арфу! Завтра уберите арфу!»
Поэтому в воскресенье вечером, когда встреча закончилась, он отправился за бумагой и долго блуждал по Белграду в поисках открытого магазина, дойдя так до самой Славии, где наконец такой и обнаружил. Он был шириной не больше входной двери и казался втиснутым между фасадами двух соседних зданий. И только по пути домой Адам вспомнил, что магазинчик назывался «Удачная покупка». Он тут же ринулся назад, но не смог найти ничего похожего. И если бы в руках у него не было всего несколько минут назад купленной общей тетради, если бы он явственно не помнил звяканья колокольчика на двери, внутреннего помещения, расширявшегося вглубь наподобие воронки, и пожилого продавца, словно удивленного его появлением, если бы перед глазами у него не стояло, как тот медленно потянулся к полке с разномастным товаром и вытащил именно эту тетрадь, стерев с ее обложки пыль, если бы он не обнаружил в кармане пару давно вышедших из обращения монет, полученных им в качестве сдачи, он мог бы согласиться с тем, что все это плод фантазии. Спросить было не у кого, редкие прохожие, казалось, и сами ищут эту давно исчезнувшую мелочную лавку.
