Глава 30. Поль Моро
Вилла Лозер
Май 1814 года
Торговец произведениями искусства покачивает головой и присвистывает. Он во второй раз обходит коллекцию, занимающую все парадную гостиную виллы Лозер.
— Редкие вещицы. — Он неспешно затягивается из трубки. — Очень даже редкие. И все это вам оставила княгиня Боргезе?
— Вы же видели письмо! — негодую я. — Написано ею собственноручно.
Он поглаживает темную бородку и рассматривает коллекцию: мраморные статуи, картины, античные вазы и древнеегипетские резные сосуды из алебастра. Последние — самые ценные из собрания Полины. Как раз месье Дион и продал ей некоторые из этих вещей, и теперь он же купит их назад.
— И сколько она рассчитывает за все это выручить?
Я протягиваю ему второе письмо. На этот раз оно запечатано воском и скреплено ее личной печатью. Полина намерена отправиться на Эльбу — островок размером восемнадцать на двенадцать миль, — и, насколько я ее знаю, надеется подтолкнуть его к продолжению борьбы. Но для этого ему понадобятся деньги. Она не умеет признавать поражение.
Месье Дион открывает письмо и сдавленно хмыкает.
— Она с ума сошла? Это же немыслимая сумма! — Я молчу. — Пятьдесят тысяч ливров! Она шутит, что ли?
— Ее высочество шутит редко.
Он еще раз рассматривает коллекцию, и на сей раз гладит обеими руками мраморную Исиду. Имея пятьдесят тысяч ливров, Полина могла бы дать новую жизнь Сан-Доминго. Отстроить беднейшую часть острова, дать каждому ребенку образование и ремесло. А вместо того эти деньги будут растрачены на кровопролитные войны ее брата. Ими будет финансироваться не жизнь, а смерть.
— Стало быть, пятьдесят тысяч ливров, — повторяет месье Дион в расчете на то, что я стану торговаться.
Но коллекция не моя, а скоро она перестанет быть и моей заботой. Мои деньги лежат в банке Обор, скоро я их заберу оттуда и уеду на Гаити.
Он опять вынимает трубку и усаживается на любимой хозяйской кушетке.
— Занятно, должно быть, вам было служить у ее высочества камергером. И в театр ходить не нужно.
— Это точно. Как первый ряд партера, — подыгрываю я.
Он смеется.
— Эксцентричная особа, не правда ли? Каждое утро — молочная ванна, каждую неделю — новый любовник. Говорят, она намерена перебраться к брату на Эльбу. Поэтому, наверное, все и продает?
Ответа от меня он не ждет, и я молчу.
— Вот вы мне скажите, — продолжает он, и я уже знаю, что сейчас мне будет предложено раскрыть какую-нибудь тайну. — Неужели император действительно сказал, что скорее увидит своего сына мертвым, чем воспитанным австрияками?
Ну, это-то ни для кого не секрет.
— Да, так и было.
Он вынимает трубку и раздумывает.
— И откуда только берется такое честолюбие?
Я сижу в кресле напротив.
— Наверное, у них это врожденное, месье.
— У всей семьи? Или их так мама с папой воспитали?
Я представляю себе королеву-мать, вышагивающую по дворцовым залам, в черном с головы до ног, и не верю, что она могла осознанно растить из своих детей страстных политических борцов. Но муж ее умер от рака, когда Наполеону было шестнадцать. Может быть, это несчастье ее как-то переменило?
— Насколько мне известно, папаша там был отчаянный игрок, — говорю я. — Он их оставил без гроша в кармане. Императору как раз и пришлось кормить семью.
— Что ж, бедность может на многое толкнуть. — Он опять оглядывает прекрасное собрание ценностей, выставленное на продажу, и на его лице отражаются противоречивые чувства. — Она этими вещами очень дорожила, не так ли?
— Они — ее страсть.
— И все это она готова отдать ради Наполеона? — спрашивает он.
— И это, и многое другое.
Глава 31. Мария-Луиза
«Государствам коалиции не отнять у меня проделанной мною огромной работы на благо общества: ни проложенных через Альпы дорог, ни слитых воедино морей. Куда бы они ни ступили с намерением что-либо благоустроить — я уже там побывал. Они не смогут отнять у меня разработанного мною лично кодекса законов, который послужит и будущим поколениям».
Наполеон
Дворец Тюильри
Если смотреть издалека, можно принять этот парад за карнавал. В лучах теплого вечернего солнца я вижу танцующих на улицах детей и смеющихся женщин. Народ в восторге от человека, который вместо Наполеона займет теперь французский престол. У народа теперь есть новый король из династии Бурбонов, внук короля Людовика Пятнадцатого. Они верят, что он избавит их от бесконечных войн и смертей. Он подписал Хартию 1814 года, где дал клятву, что при его правлении будут соблюдаться свобода религии и печати, и что обе палаты парламента поставят на голосование вопрос налогообложения.
Во Франции меня больше ничто не держит. Отец протягивает мне руку, и я в последний раз смотрю на короля Людовика Восемнадцатого. «Пусть этот трон принесет вам больше радости, чем принес мне», — мысленно желаю я.
Беру сына за руку, и мы небольшой австрийской процессией шагаем по коридорам и залам дворца. Я смотрю сверху вниз на Франца и чувствую боль в сердце. Он родился здесь и кроме Парижа ничего не знает. Я нагибаюсь поцеловать его в щечку и с эгоистичной радостью отмечаю, что он совсем не похож на своего отца. В Шенбрунне его примут с величайшим удовольствием. И при взгляде на него люди никогда не вспомнят императора, истребившего в последней войне более полумиллиона человек.
— Прощайте, ваше величество.
Когда я прохожу, придворные склоняются в поклоне. Кто-то из дам не может сдержать слез. Возле одной из моих фрейлин, которая особенно безутешна, я останавливаюсь и ласково успокаиваю:
— Ее королевское высочество графиня Прованская будет прекрасной королевой. Мне о ней рассказывал отец. Она хорошая женщина и к короне никогда не стремилась.
Во дворе, возле королевского экипажа, нас ожидает месье Лоран. Он кое-что принес для моего сына. При виде своего учителя Франц бросается к нему и прижимается к его колену.
— Вы приедете ко мне в Австрию? — просит он. Он не понимает, что мы переезжаем не в другой дворец, а в другую страну.
— Боюсь, ваше высочество, это невозможно. Но я вам кое-что принес. — Он протягивает малышу сверток в серебряной обертке. — Откройте!
Франц разрывает сверток и обнаруживает внутри деревянную уточку с щелкающим клювом.
— Помните, как называется утка мужского рода?
Мальчик, подумав, кивает.
— Селезень.
