Каплан загрузил информацию в машину. Вычислитель зашумел.
— Сейчас, — пробормотал Рейнхарт.
Шериков подозрительно смотрел на комиссара.
— Узнаем что? Да говорите же! Что случилось?
— У нас проблемы. Вот уже двадцать четыре часа машина не показывает никаких цифр. Пустота, абсолютная пустота.
На лице Шерикова изобразилось недоверие.
— Это невозможно. Хоть какие-то данные есть всегда!
— Машина не в состоянии их обработать.
— Почему?
— Переменная величина. Фактор, с которым машина не справляется.
— А почему бы машине не отбросить его? — усмехнулся Шериков. — Просто проигнорировать?
— Нельзя. Эта величина меняет баланс данных. Проигнорировать ее значит получить заведомо ложный результат.
Шериков задумчиво оттянул бороду.
— Что ж это за величина, сбивающая вычислитель с толку? Я считал, ему по силам обработать любые данные, поступившие за последние годы.
— Вот именно, за последние. Отдел исторических исследований переусердствовал: внутри пузыря времени оказался человек из двадцатого века. Человек из прошлого.
— Так вот оно что. — Поляк нахмурился. — Человек, живший двести лет назад. Человек с иным мировоззрением, которого ничто не связывает с современным обществом. Неудивительно, что вычислитель завис.
Рейнхарт усмехнулся.
— Завис? Можно сказать и так. Машина не способна обработать новые данные и выдать прогноз. А ведь мы поставили на него! От прогноза вычислителя зависит успех войны.
— Словно гвоздь из подковы. Помните старинный стишок? «Не было гвоздя — подкова пропала. Не было подковы — лошадь захромала…»[2]
— Так и есть. Единичный фактор, единственный индивидуум свел на нет все наши усилия. Кажется немыслимым, что один человек оказался способен потрясти основы целого общества, но приходится признать, что это так.
— Что вы предприняли?
— Силы безопасности проводят массированную операцию по его обнаружению.
— И каковы результаты?
— Вчера вечером он исчез в горах, и вряд ли мы найдем его в течение ближайших сорока восьми часов. Нам остается только сровнять с землей горный массив, а возможно, прихватить окрестные территории. А тем временем…
— Готово, комиссар, — перебил Каплан. — Новые цифры. Машина завершила обработку новых данных. Рейнхарт и Шериков поспешили занять места перед вычислителем.
Несколько секунд ничего не происходило. Затем на экране возникли цифры.
Шериков охнул. Девяносто девять к двум в пользу Терры.
— Это великолепно! Теперь мы…
Цифры пропали. И снова появились. Девяносто семь к четырем в пользу Центавра.
Шериков застонал.
— Подождите, это еще не конец, — сказал Рейнхарт.
Цифры мелькали, меняясь почти ежесекундно. Наконец экран окончательно погас.
И ничего. Ни проблеска, полная пустота.
— Видели? — пробормотал Рейнхарт. — Всегда одно и то же!
Шериков сосредоточенно размышлял.
— Вы, англосаксы, слишком импульсивны. Будьте немного славянином, Рейнхарт! Не пройдет и двух дней, и вы отыщете этого человека. Мы день и ночь трудимся ради победы. Флот занял позиции у Проксимы Центавра. Все идет по плану. Военные ждут сигнала, чтобы выступить к центаврианским колониям. На Терре объявлена полная мобилизация. Все девять планет системы работают на войну. Что бы там ни показывали ваши цифры, работа не останавливается ни на минуту! Задолго до назначенного дня этот человек будет мертв, а вычислитель снова заработает.
— Меня тревожит, что он до сих пор на свободе. Этот человек непредсказуем. Мы двести лет копили статистические данные. Машина способна предсказать поведение любого индивидуума или группы в любой заданной ситуации. Но этого человека предсказать нельзя! Переменная величина. Это антинаучно.
— Недерминированная частица.
— Что?
— Частица, движение которой невозможно предсказать. Случайная.
— Именно так. И это неестественно.
Шериков хмыкнул.
— Зря вы так переживаете, комиссар. Скоро его схватят, и все станет как прежде. Вы снова сможете предсказывать поведение людей, словно крыс в лабиринте. Кстати, почему лабораторию охраняют?
— Я не хочу, чтобы узнали, что вычислитель неисправен. Это опасно, идет война.
— Узнал кто? Маргарет Дюффе?
Рейнхарт неохотно кивнул.
— Меня пугает нерешительность парламентариев. Если они узнают, что машина перестала показывать цифры, чего доброго отменят военное положение, и мы снова погрязнем в бесконечном ожидании.
— Слишком медленно, а, комиссар? Законы, дебаты, дискуссии… То ли дело принимать решения единолично. Один человек указывает всем, думает за всех, всех подгоняет.
Рейнхарт бросил на собеседника суровый взгляд.
— А кстати, как поживает Икар и пусковая установка?
Шериков поморщился.
— Пусковая установка? — Он неопределенно махнул рукой. — Успеется.
— Что значит — успеется? Не все идет гладко? — взволнованно спросил Рейнхарт.
— Не все, но у нас уйма времени. Идем в кафе, вы слишком возбуждены, комиссар, чашка кофе вам не помешает.
— Пожалуй, вы правы.
Они вышли в коридор.
— Я на грани срыва. Этот человек не идет у меня из головы.
— Что еще он натворил?
— Ничего особенного. Починил детскую игрушечную видеорацию.
— Как? — с любопытством спросил Шериков.
— Смотрите сами.
Рейнхарт завел Шерикова в свой кабинет и протянул игрушку.
Когда Шериков услышал рассказ комиссара, на лице поляка появилось странное выражение. Он нажал на кнопку. Коробочка открылась. Присев на край стола, Шериков принялся изучать внутренности приборчика.
— Вы уверены, что это сделал человек из прошлого?
— Разумеется, причем с ходу. Ребенок сломал прибор, человек из прошлого проходил мимо, мальчик попросил его починить игрушку. Он и починил.
— Невероятно! — Шериков не отрывал глаз от прибора. — Эти крошечные реле! Как он сумел…
— Что?
— Ничего. — Шериков резко встал со стола и аккуратно защелкнул коробочку. — Могу я взять это с собой в лабораторию? Мне хотелось бы изучить прибор более тщательно.
— Берите, только зачем он вам?
— Да так. Не передумали насчет кофе? — Шериков пошел к двери. — Планируете схватить его сегодня-завтра?
