Его рассердило, что кто-то, кто бы это ни был, оставил на полу свою еду, но потом он вспомнил, что это остатки его собственного обеда. Может, это и вызвало онемение и кровотечение? Может, там были осколки стекла? Он поднял вилку и подцепил кусочек оставшейся на тарелке еды, опасливо высматривая, нет ли там чего-нибудь блестящего. Через некоторое время он пришел к выводу, что никакого стекла там нет.
Но в таком случае, что это было? Это пахло, как кэрри, но похоже было на нечто вроде холодного тушеного мяса из листьев и чего-то, что выглядело, как киви, но мельче, тверже и более пушистое... Его мозг зацепился за это слово... пушистое, пушистой бывает шерсть, да, да – шерсть! Что-то с этим связано очень важное, только вот что? Некоторое время он не мог отвлечься ни на что другое, но вот наступил момент холодной ясности, и он распознал необычный фрукт. Он видел такие раньше – на Гавайях, в Садах Нууану, на высоком дереве с научным названием, которое он еще помнил: Strychnos Nux Vomica – богатейший источник природного стрихнина.
Он ел стрихнин.
Вода пахла ужасно – дохлой рыбой и гнилыми водорослями, но на набережной было оживленно, там гуляли веселые люди в купальных костюмах, и Дойль обрадовался, что нет очереди в ларек «Ио-Хо-Снэк». Он доковылял к узкому окошку и постучал четвертаком по деревянной стойке, чтобы привлечь внимание. Человек за стойкой обернулся, и Дойль с удивлением узнал Уильяма Кокрана Дерроу в фартуке и белом бумажном колпаке. Вот он наконец и разорился, с грустью подумал Дойль, и теперь держит паршивый ларек с замороженными бананами.
– Дайте мне... – начал Дойль.
– Сегодня мы можем только предложить коктейль с активированным углем, – прервал Дерроу. Он вскинул голову. – Я говорю это тебе, Дойль.
– Ах, да. Тогда я возьму один.
– Тебе придется сделать его самому. У меня есть лодка – через десять минут мы пойдем ко дну.
Дерроу высунулся в окошко, схватил Дойля за шиворот и протащил его внутрь, пока плечи не застряли.
Внутри не было света и кружились тучи золы, и Дойль стал давиться от кашля. Ему удалось протиснуться через окошко, он упал на пол и увидел, что врезался головой в маленький комнатный камин. О Боже, подумал он, я галлюцинировал там и продолжаю здесь. Стрихнин вызывает бред? Или я умудрился заглотить сразу два яда?
А все-таки Дерроу прав, думал он. То, что мне надо – это уголь, изрядная доза и немедленно. Помнится, я читал о парне, который принял в десять раз больше смертельной дозы стрихнина, а потом съел растолченного угля и вообще не почувствовал никаких признаков нездоровья. Как его звали? Тоуэри, вот как. Итак, где бы мне достать эту штуку? Ага, надо позвать слугу. Пусть принесет пятнадцать сотен пачек сигарет с фильтром из активированного угля. Этого, наверно, хватит.
Подожди минутку, подумал он. А ведь я сейчас смотрю как раз на то, что мне и нужно. Ну, все эти сгоревшие куски дерева в камине у меня под носом. Может быть, он и не активированный, но у него наверняка имеется биллион микроскопических пор, лучшее, чем можно тебя абсорбировать, мой дорогой стрихнин.
Через мгновение он нашел чашу и маленькую круглоголовую статуэтку какого-то псоголового египетского бога, или чего-то в этом роде, и использовал их как ступку и пестик, чтобы растолочь черные хрустящие куски сожженного дерева. Пока он этим занимался, он заметил, что кисти рук и предплечья покрыты блестящей шелковистой шерстью, и решил счесть это галлюцинацией.
Другое объяснение явления спокойно ожидало рассмотрения в дальнем углу сознания.
Все это время кровь продолжала сочиться изо рта, и красные капли падали на холмик черного порошка, но на это не стоило обращать внимание, сейчас есть более важные проблемы. Какого черта, вдруг удивился он, растирая крупицы черного вещества лохматыми пальцами, – я что, и впрямь намерен это сожрать?
Он начал с заглатывания всех кусочков угля, которые были примерно размером с таблетку. Потом, используя воду из таза в углу, он начал скатывать маленькие шарики из черного порошка и понаделал их несколько дюжин.
Смешанное с малым количеством воды, вещество очень напоминало пластилин, и через некоторое время он прекратил есть черные комочки и начал их скатывать вместе и лепить маленького человечка. Собственное умение его несколько удивило, и он принял решение достать глину для лепки при первой же возможности и начать жизнь заново – как скульптор. Ведь только несколько мгновений назад он скатывал столбики конечностей, чтобы прикрепить их к туловищу, а теперь вдруг заметил, что выпуклости бедра и бицепса и угловатость колена и локтя выполнены с безошибочным мастерством. Несколькими нажатиями ногтя он наметил лицо, и каким-то образом это лицо оказалось похоже на микеланджеловского Адама на потолке Сикстинской капеллы. Он должен сохранить эту маленькую статуэтку – когда-нибудь она будет почтительно выставлена в Лувре или еще где-нибудь, а на табличке будет надпись: «Первая работа Дойля».
Но как он мог подумать, что лицо похоже на Адама? Это было лицо старого, ужасно старого человека. И конечности были скрючены, и вообще это какая-то усохшая пародия на человека, совсем как сухие червяки, которых находят на тротуаре в солнечный день после дождя. Ужасающе! Он чуть было не разломал это, когда открыл эти глаза и приделал этому созданию широкую улыбку.
– А, Дойль! – прокаркало оно свистящим шепотом. – Нам с тобой есть много что обсудить!
Дойль закричал и стал карабкаться по полу, отползая подальше от ликующего уродца. Ползти было трудно, потому что пол опять начал выделывать фортели – подниматься и опускаться. Он услышал странные звуки, словно где-то вдалеке очень медленно бьют в барабан, и на стенах, тоже очень медленно, начали образовываться гигантские капли кислоты, и кирпичная поверхность стен растянулась и струйками потекла вниз, и он слишком поздно понял, что дом внутри – это живой организм и уже почти переварил его.
* * *
Он очнулся на полу, совершенно измотанный и подавленный, и равнодушно уставился на капли крови перед глазами. Язык ныл, как расколотый зуб, но он знал, что с этим можно и подождать. Он знал, что его отравили и он бредил, и очевидно, теперь он должен радоваться, что все это уже позади.
Лицо сильно чесалось, и он поднес руку к лицу, чтобы почесаться, – и замер. С галлюцинациями покончено, но руки почему-то все еще покрыты золотистым мехом. И тут объяснение происходящего всплыло из таинственных глубин мозга, где все время таилось, и он знал, что это правда. Это несколько усилило его депрессию, потому что означало, что надо собраться с силами и встать, и начать что-то делать. Только чтобы формально подтвердить то, что он и так уже знал, он ощупал лицо. Да, как он и подозревал, лицо его тоже было покрыто пушистым мехом. Только этого и не хватало, подумал он кисло.
Очевидно, он сейчас в последнем из тел, брошенных Джо – Песьей Мордой, а сам Джо Бог знает где в собственном теле Дойля.
А интересно, в чьем теле я сейчас? Как это в чьем, Стирфорта Беннера, конечно. Беннер упоминал, что он завтракал со стариной Джо неделю назад, и Джо, должно быть, скормил ему какую-то смесь из алхимических трав, то, что развинчивает шарниры человечьей души, и в субботу совершил переход.
