хочется дать ему пощечину в десятый раз за сегодняшний день.
– Я просто говорю тебе, идиот.
Он ухмыляется.
– Кортни, я перевезу тебя домой. Только дай мне несколько дней, хорошо… чтобы все приготовить.
Я легко касаюсь ее лица. Кортни, красивая, полная жизни – я вижу ее в чертах этой женщины, в ее высоком лбу, орлином носу. Но ее глаза безжизненны. Я кладу ладонь на ее затылок и приникаю губами к ее лбу. Я ощущаю под моими пальцами шрам, широкий и твердый. Я подавляю всхлип и выпрямляюсь. Эстелла вцепилась в мою блузку, ее маленькие кулачки крепко сжимают ткань. Я выхожу вон, не оглядываясь назад и решительно стуча каблуками.
Сэм ждет, держа на руках Эстеллу, пока я разговариваю с директором этого заведения. Когда мы уходим, я держу в руке пачку брошюр по уходу на дому.
Мы сидим в машине, когда он нарушает молчание – впервые после того, как мы покинули палату Кортни.
– Значит… Джоанна?
– Заткнись, Сэм.
– Это допустимый вопрос, ваше величество. Если ты не скажешь мне, почему тебе не нравится это имя, впредь я стану называть тебя Джоанной.
Я вздыхаю. Сколько же мне ему рассказать? Пока что правду знает только Калеб. Ладно, чего уж там, не так ли? Я даже не знаю, стоит ли и дальше держать это в секрете. Мой отец умер, его империя пала, моя мать пьет. Так почему бы не сказать Сэму?
– Мои родители удочерили меня. Об этом никто не знает. Это был большой секрет. – Я качаю головой, скривив губы, как будто это пустяки. Сэм присвистывает.
– Я родилась в Москве. Моя биологическая мать работала в борделе – и все такое прочее.
– И все такое прочее, – повторяет Сэм. – По-моему, это нечто немного большее, чем «и все такое прочее».
Я сурово смотрю на него, прежде чем продолжить.
– Моя биологическая мать не хотела отдавать меня. Она была молода – ей было шестнадцать лет. Когда она была маленькой, ее мать читала ей американскую книжку «Сказки Джоанны». Она согласилась отдать меня только при условии, что мои приемные родители назовут меня Джоанной. Они так хотели получить ребенка, что согласились.
– Что ж, это значит, что она все же дала тебе что-то от себя.
Я фыркаю.
– В общем… мои родители сказали мне, что я приемная, только когда мне было восемь лет. Ты можешь представить себе, в каком я была шоке. Они посадили меня в парадной гостиной – только маленькая я и они в этой внушительной комнате. Я очень боялась, что меня накажут, и все время дрожала. Как только я узнала, откуда взялось мое имя, я больше не захотела называться им.
Сэм сжал мое плечо.
– Ничего себе. А я-то думал, что это мои родители отстой.
Я состроила гримасу.
– Вот почему я называю себя своим вторым именем. Вот и все.
– А Кортни их родная дочь?
Я кивнула.
– А что с ней произошло?
– Когда мой отец умер, она заболела.
Он перебивает меня.
– Заболела?
– Это была душевная болезнь, – объясняю я. – Она всегда была такой. У нее диагностировали биполярное расстройство. Время от времени она впадала в депрессию, и от нее месяцами не было ни слуху ни духу. На сей раз она ничего никому не сказала. Мы все были так погружены в нашу собственную жизнь, что никто не навещал ее, чтобы посмотреть, как она. Думаю, смерть моего отца и все то, что происходило вокруг суда надо мной, нанесли ей непоправимый удар.
– Значит ли это, что она?..
Я слишком резко торможу на красный свет, и его бросает вперед.
– Она попыталась застрелиться. Пуля задела ее мозг, но ее смогли спасти. Однако повреждение мозга было слишком велико.
– Господи, – говорит он. – И сегодня был первый раз, когда ты навестила ее с тех пор, как…
– С тех пор, как ее отвезли в больницу после того, как это произошло.
У него округляются глаза.
– Не суди меня, – огрызаюсь я. – Я была беременна. Я лежала на сохранении.
– Ты была эгоистичной стервой, думающей только о себе.
Я сердито смотрю на него.
– Я боялась.
– Чего, Леа? Она же твоя сестра. Господи, я поверить не могу, что работаю на тебя. Меня тошнит.
На его лице написана гадливость.
– Я пытаюсь все исправить, – говорю я.
Следующие несколько минут мы едем молча.
– О-о! «Джамба джус»! Хочешь соку? – Я резко сворачиваю на парковку, и, к моему удовлетворению, голова Сэма с приятным стуком ударяется о стекло пассажирского окна.
– Извини, – улыбаюсь я.
Он потирает голову, похоже, забыв свой вопрос.
– Я собираюсь попросить Калеба вернуться домой, – говорю я. И смотрю на его лицо, чтобы оценить его реакцию.
– Я не хочу фруктового сока, – возражает он.
– Да ладно тебе, Сэм!
Он качает головой.
– Это плохая идея. Ты только сделаешь себе больно.
– Почему?
Сэм вздыхает.
– Думаю, он не готов. Калеб один из тех мужчин, кто решает бесповоротно.
– Что ты имеешь в виду?
Сэм чешет голову, явно чувствуя себя неуютно.
– Что именно ты об этом знаешь? – Я смотрю на него, прищурив глаза.
– Я мужчина. Я просто знаю, и все.
– Ты же гей! Ты не можешь понимать мужчин-натуралов.
Он качает головой.
– Ты самая неприятная женщина, которую я когда-либо знал, ты это знаешь? И я не гей.
У меня открывается рот.
– О чем ты говоришь?
Он смущенно пожимает плечами.
– Я сказал тебе это, просто чтобы ты не клеилась ко мне.
Я моргаю. Не может быть, чтобы он говорил серьезно.
– Почему ты вообразил, что я буду клеиться к тебе? Фу, Сэм! Я не могу этому поверить!
Он вздыхает.
– Мы будем покупать сок или нет?
Я выскакиваю из машины.
– Я не стану ничего тебе покупать. Сиди здесь с ребенком.
Я так зла, что проезжаю магазин «Джамба джус» и мне приходится сдавать задом. Мужчины такие никчемные лжецы. Мне следовало понять, что он не гей. Он носит слишком много полиэстера, чтобы быть геем. И я никогда не видела, чтобы он заглядывался на Калеба. А ведь Калеб так великолепен.
Я пью свой сок, пройдя половину пути до машины, когда вдруг разражаюсь смехом.
Когда мы приезжаем домой, я звоню на сотовый телефон Калеба три раза, прежде чем он наконец отвечает.
– Когда ты будешь сегодня вечером забирать Эстеллу, я надеюсь, что ты сможешь остаться на какое-то время, чтобы мы могли поговорить.
Следует долгая пауза, затем он отвечает:
– Да. Мне тоже надо поговорить с тобой. – Я чувствую прилив надежды.
– Хорошо, значит, договорились. Я попрошу Сэма остаться немного дольше обычного.
Я слышу, как он вздыхает.
