собака.
– Нет! – уверенно проговорил фон Шпинне.
– Почему?
– Такие, как эта Манефа, собак не держат…
– Почему не держат? – Кочкин все еще не решался войти в калитку.
– А зачем ей собака? Ремесло, которым занимается Манефа, лучше любой, даже самой злой, собаки охраняет ее дом. Да ты сам подумай: кто отважится у нее что-то украсть? Ведь знахарка – это ее официальное занятие, так ее уездные власти именуют, а слывет она в Сорокопуте, скорее всего, ведьмой. Ну что встал, входи. Я тебя уверяю, собаки в этом дворе нет!
– Да я уже и не о собаке тревожусь, по мне лучше уж, если бы собака была…
– Ну, тебя не поймешь. Хорошо, если боишься, я пойду один, а ты здесь покарауль…
– Нет-нет, я тоже с вами, хочу на ведьму глянуть… Я ведь, признаться, никогда их не видел.
– А не боишься?
– Ну, есть робость, однако умеренная, – проговорил Кочкин, хотя по лицу его было видно – боится, и боится крепко.
– Ну, пойдем тогда, что стоять? Входи, а я калитку закрою! – сказал фон Шпинне.
Однако Кочкин, как ни старался, не мог сдвинуть с места ни правую, ни левую ногу, точно приклеились они к земле. Он стоял и только раскачивался взад-вперед, как ракитовая жердина на ветру. Фома Фомич смотрел на это со смехом.
– А назад ты сможешь ступить? – спросил он у своего помощника.
– Назад? – проговорил беспомощно Кочкин.
– Да, сделай шаг назад!
Кочкин сделал шаг, удивился и даже обрадовался.
– Могу! – закричал он весело.
– Ну, если можешь назад, значит, должен смочь и вперед. Давай шагай и ни о чем не думай!
Чиновник особых поручений собрался, напружинился, точно собирался ступить в ледяную воду, и, сам того не ожидая, сделал шаг вперед.
– Получилось! – тараща на Фому Фомича глаза, сказал он, широко открывая рот.
– Ну а чего не получится? Теперь давай вторую ногу переставляй, будем учиться ходить заново…
Кочкин сделал еще один шаг, чему тоже был несказанно рад.
Фома Фомич смотрел на него и криво улыбался.
– Не нравится мне ваша улыбка! – заметил Кочкин, бросая взгляд на барона.
– Улыбка как улыбка, что в ней не так?
– Да чую я, Фома Фомич, подвох какой-то. Вот чую, а что за подвох, понять не могу! – пробираясь во двор мелкими шагами, проговорил Кочкин.
– Это хорошо, что чуешь. Чутье в нашем деле вещь очень полезная, а вот то, что не понимаешь, в чем подвох, это плохо, очень плохо…
– Но вы-то мне пропасть за так не дадите, расскажете, в чем подвох?
– Расскажу. Дело тут вот в чем – этот двор, куда ты никак войти не можешь, это не двор Манефы, ее дом рядом.
– А это чей двор?
– Да черт его знает, чей он. Чей-то. Одно могу сказать точно – не Шептуновой! – со смехом в голосе проговорил начальник сыскной.
– А почему же я стою как вкопанный и шага ступить не могу?
– Это ты, Меркуша, у кого спрашиваешь, у себя или у меня? Или, может, еще у кого-то?
– Смеетесь надо мной! – проворчал Кочкин.
– Отчего же не посмеяться, если хороший повод есть, например как сейчас!
– Да ну вас!
– Что, дураком себя чувствуешь?
– Чувствую! – кивнул Кочкин, все еще не знающий, куда ему идти, то ли вперед, то ли назад.
– Вот и я себя дураком чувствовал, когда ты там, у Мамыкиных, меня черт его знает кем объявил. Мужской силы, дескать, у меня нету и без знахарки нам не обойтись…
– Но это же я для общего дела, чтобы подозрения не вызвать!
– А чего же ты тогда себя слабым не объявил для общего дела, чтобы подозрения не вызывать? – с нотками металла в голосе спросил фон Шпинне.
– Ну, я думал, что…
– Что ты думал?
– Виноват…
– Вот и я виноват, что с тобой комедию эту разыграл. А стоишь ты возле чужого дома и войти не можешь, потому что это самовнушение. Видать, сильно тебя в детстве ведьмами напугали!
– Да никто меня не пугал… – буркнул Кочкин, и это явно говорило – было что-то в его детстве, было…
– Ну ладно, – кивнул фон Шпинне. – Отомри и пошли к настоящей ведьме. Посмотрим, как ты там во двор зайдешь.
Подошли к соседнему дому. Дворы похожи, грядки похожи, сыщики смотрели на этот двор и думали: а не ошиблись ли они и на этот раз? Однако думать долго не пришлось. По улице шла какая-то старуха, они остановили ее и спросили, в этом ли доме живет Манефа Шептунова.
– В этом, – коротко ответила старуха и вошла в калитку шептуновского двора. Пройдя несколько шагов, остановилась и, обернувшись к сыщикам, прокричала: – Ну, чего стоите, рты разинув? Входите, раз пришли…
– А вы, бабушка, кто будете? – спросил Кочкин.
– Да кто? Я и есть та самая Манефа, к которой вы пришли!
– А собака у вас есть? – продолжил пытать старуху Кочкин.
– Нету у меня собаки, я сама как собака! – сказав это, Манефа повернулась к Меркурию и улыбнулась ему белыми ровными зубами, которые выглядели на старом сморщенном лице как-то сказочно пугающе. – Входи, входи, это ты, что ли, от мужской слабости страдаешь? – спросила она Кочкина. Вопрос этот указывал на то, что слухи в Сорокопуте распространяются с чудовищной скоростью.
– Нет, это не я! – скороговоркой выпалил Кочкин.
– А кто, ты? – Манефа перевела взгляд на фон Шпинне. Но тот не ответил, потому что за него сказал Кочкин:
– Нет, это не он, мы вообще другие люди… Мы, бабушка, из полиции. Хотим задать вам один вопрос, ну, может быть, два…
– Может, тогда в дом пройдем, – предложила Манефа.
– Да думаю, что не стоит, – ответил ей фон Шпинне и добавил, указывая на зеленую скамейку у стены: – Вот здесь сядем и поговорим.
– Ну, давайте здесь! – согласилась Манефа.
Сели, начальник сыскной с одного края лавочки, а старуха-знахарка с другой. Кочкин остался стоять.
– Ну, чего спросить-то хотели? – светло-коричневые глаза старухи чуть-чуть косили, поэтому создавалось впечатление, что она смотрит куда-то в сторону.
– Ходят слухи…
– Слухи завсегда ходят, хоть и ног у них нету! – бросила знахарка.
– Так вот… – продолжал Фома Фомич, – ходят слухи. Хотя нет, не так. Вы вначале вот что скажите: вам знакома такая фамилия – Скворчанский?
– Скворчанский? – Старуха задумалась, склонив голову, повязанную черным платком с белой оторочкой, чуть в сторону. – Нет, я про такого не слыхала, а кто это?
– Вот теперь я вернусь к слухам. Они утверждают, что именно Скворчанский приходил к вам и будто бы просил, чтобы вы продали ему какую-то сильную отраву…
– И когда такое было? Я и вовсе
