это некто поручик Мастюгин, как мы смогли установить, боевой офицер, прибыл в Сорокопут с Кавказа. Картежник. Весь в долгах, как в шелках. И вот этот Мастюгин решил поправить свое финансовое положение за счет Прудниковых, он хотел жениться на Глафире, получить приданое и таким образом рассчитаться с долгами.
А потом, кто знает, и вообще наложить лапу на все деньги Прудниковых. Но в дело вмешивается случай! В Сорокопуте объявляется Скворчанский. Неизвестно как и где, он знакомится с Прудниковой, та влюбляется в него. Да это и понятно, мало того, что он ей нравится, так еще и дворянин, из богатой семьи, единственный наследник, а родители его к тому времени уже умерли.
Значит, они не будут препятствовать женитьбе на купеческой дочке. И если Прудников-старший был категорически против Мастюгина, хоть и офицер, но нищета, из разночинцев, то за Скворчанского он ухватился, как утопающий за соломинку, все обустроили быстро.
И все были согласны, кроме Мастюгина. Эта свадьба его не устраивала, и он решил ее расстроить. Дело в том, что в Сорокопуте на протяжении многих лет орудовала шайка, которую возглавлял местный исправник со своим помощником, а после него новый исправник занял место атамана. Так вот, шайка занималась тем, что похищала людей – и местных, и приезжих – и продавала их в рабство в басурманские края.
– Исправник – атаман банды? Невероятно! Куда катится мир! – воскликнул губернатор.
– Да, представьте себе, – кивнул начальник сыскной и продолжил свой рассказ: – Так вот, поручик Мастюгин тоже принимал участие в похищениях, очевидно, подобным ремеслом он занимался и на Кавказе. И именно по его подсказке шайка накануне свадьбы похитила Скворчанского и продала его басурманам. Ведь так было, господин Джотто? – спросил начальник сыскной у застывшего от услышанного кондитера.
Тот промолчал, а Фома Фомич продолжил:
– После якобы побега жениха Прудников-отец проклял Скворчанского прямо на пороге церкви и выдал опозоренную Глафиру за Мастюгина, который вовремя подвернулся и согласился взять в жены брошенную невесту. Через какое-то время он избавился от родителей Глафиры, а затем и от самой Прудниковой, но с ней допустил ошибку, недоложил отравы, а может, это была и не ошибка…
– Это была не ошибка! – разлепив потрескавшиеся губы, бросил Джотто. – Он это сделал намеренно.
– Вот, – указывая пальцем на кондитера, проговорил фон Шпинне. – И заинтересованная сторона тоже подтверждает. После всего этого Мастюгин продает дом Прудниковых и всю их коммерцию, а поскольку провинциальные купцы хранят свои сокровища дома, то прибирает к рукам еще и все деньги мучных торговцев. Затем он покидает Сорокопут и поселяется в Татаяре. А поскольку у него на руках документы Скворчанского, доставшиеся ему после похищения, он и выдает себя за него. Более того, если он теперь Скворчанский, то и все деньги семьи Скворчанских принадлежат ему. Как он это дело обстряпал, непонятно, но обстряпал…
– Сволочь! – донеслось из угла.
– Согласен, – кивнул фон Шпинне. – Все было у самозванца хорошо! Но, как оказалось, настоящий Скворчанский не сгинул на чужбине, а выжил, более того, бежал от своих хозяев. Очутился в Италии, там устроился, выправил себе новые документы и даже разжился, стал кондитером, но впутался в какую-то темную историю. Надеюсь, что он потом все расскажет.
Так вот, впутался в темную историю, ему там грозили, он решил скрыться и под именем Джузеппе Джотто вернулся в Россию. И поскольку его чувства к Глафире были настоящими, он отправился в Сорокопут. Там его спустя столько лет никто не узнал. Зато он узнал, что случилось с Глафирой, также ему сообщили и слухи о том, что ее якобы похоронили живой. И чтобы удостовериться в этом, он провел так называемую эксгумацию и подтвердил для себя, что Глафира действительно была похоронена живой. Не знаю, как он нашел лже-Скворчанского. Поселился с ним в одном городе, открыл кондитерскую, благо деньги у него были, и стал планировать месть.
Отраву он купил в Сорокопуте, у местной знахарки, если нужно, она подтвердит. Где познакомился со своей сообщницей Кануровой – да и Канурова ли она? Неизвестно. Ему было важно, чтобы городской голова не умер от яда, а только уснул, и в таком состоянии сунуть его в гроб, чтобы он пережил весь тот ужас, который в свое время пережила Глафира Прудникова. И его чисто по-человечески можно понять, даже простить, если бы не все те смерти, которые он совершил в затмении мести, которая покрыла его черной пеленой, застлала глаза и поразила мозг…
– Я ни о чем не жалею, я сделал все, что хотел! – выкрикнул Скворчанский. – Теперь поступайте со мной по справедливости. Каторга так каторга! Я ее не боюсь, потому что нет на свете ничего страшнее и чернее того страха, который испытала Глафира!
– А как же поручик Мастюгин? – спросил губернатор.
– Он это заслужил, это называется – справедливость!
– Уводи его, – махнул рукой Кочкину начальник сыскной.
После того как чиновник особых поручений вывел из кабинета фон Шпинне Скворчанского, губернатор сидел какое-то время молча, только тяжело, с надрывом вздыхал, потом сказал:
– Ну вы, Фома Фомич, горазды. Ох как горазды! Без вас, без вашего таланта мы бы так ничего и не узнали!
– Да какой там талант? Просто повезло.
– Только вот прибедняться не нужно, я знаю, что говорю. – Губернатор встал, начальник сыскной тоже поднялся и вышел из-за стола. – Я рад, что у нас есть такой начальник сыскной полиции. – Он пожал руку Фоме Фомичу и, тяжело ступая, покинул его кабинет.
