«А потом мы войну выиграли. Сделай лицо проще, шучу. Выиграли, конечно, но не так сразу.
Дальше госпиталь был и в 1944 году, в апреле, обратно, в свою часть вернулся. Но уже повеселее было, там мы наступали.
Слушай дальше, журналист…»
Николай Федорович, после госпиталя и возвращения в свою часть вы сказали, что началось наступление, можно подробней?»
«Да, когда я вернулся на передовую, то дивизия наступала, причём очень успешно, уже успели взять Любань (кстати, в честь этого события, дивизия получила название «Любанская»), я вернулся в строй, когда наши теснили немца к Гатчине, но бои были тяжелые, немцы огрызались и откатывались очень медленно.
В любом случае, мне было как-то легче на душе, месяцы позиционной войны в болотной жиже убивают быстрее пули, убивают морально, разлагают тело и душу. Стали брать пленных, почувствовали вкус победы, даже небольшой успех окрыляет, даёт сил».
Когда увидели, что немец бежит, ушла ненависть, ушло то чувство, которое вас преследовало, когда ходили в разведку «за языком»?
«Без ненависти на войне никуда, если не будешь ненавидеть врага, то быстро пропадешь. Стараться понять врага, можно после победы, а если ты будешь постоянно видеть в нём человека, то быстро станешь холмиком с фанерной звездой и то, если повезёт и похоронят.
Но одной галимой ненавистью тоже жить нельзя, она сожрет тебя изнутри, я тебе сейчас случай расскажу.
У меня военный азарт и злость вытеснили бешенную ненависть, голову тоже остужать нужно, а вот у товарища моего фронтового – Лёни Карпа, наоборот произошло, в нём ничего не осталось из того, что было, лишь чёрная ненависть.
Был у нас в роте парень душевный, звали Лёня, а фамилия Карп. Парень деревенский, простой, добрый, несмотря на своё происхождение, очень любознательный, грамотный, любил читать, попавшую в руки газету прочитывал от корки до корки. Когда было время и позволяла обстановка, мог с нашим политруком часами лясы точить и иногда так поворачивал разговор и так вопросы задавал, что даже нашего политрука с двумя высшими мог в тупик поставить.
Труса парень тоже никогда не праздновал, крови не боялся, до войны в своей деревне он был первым забойщиком скота, его часто звали, когда нужно было хряка или бычка прирезать.
Так и на войне ему, что свинью, что человека пластануть - всё одно. Но по своей натуре человек был незлобивый, умел как-то отрешаться, не пускал войну в своё сердце. Солдатское дело воспринимал, как нужную и важную работу.
Когда я вернулся из госпиталя, то очень обрадовался, что он жив, но не узнал Лёньку. Немногословный он стал, угрюмый, резкий. Я подумал, может письмо получил, может дома какое горе случилось у человека.
Ребята в роте рассказали, что во время боёв за Тосно (город в Ленинградской области) Лёнька и ещё двадцать человек были отрезаны немцами в районе железнодорожного вокзала, немцы отбили вокзал, добивали наших раненных штыками, а Лёнька залез по трупы и претворился мертвым, лежал и слушал, как ребят ещё живых колят. Так и пролежал всю ночь, пока немцы вокзал не оставили, понимали, что не удержат.
Через пару дней, ещё одно потрясение. Была у Лени Карпа любовь, отрада и отдушина на этой войне - девочка из санвзвода, Таня. Бегал он к ней, благо санвзвод не так далеко был. Гордился сильно, что мол такая красавица и с ним - простой пехтурой, а не с хлыщем офицерским. Так вот Тане, шальным осколком немецкой мины пол головы снесло… И всё, кончился на этом добрый и душевный парень Лёня Карп.
Ничего у человека кроме ненависти не осталось, смерти он не искал, он её нёс и не упускал любой возможности утолить мучившую его жажду мести. Без разницы ему было, в бою или после боя. Если были пленные, то главное, чтобы ротного рядом не было и другого начальства постарше.
Во время боёв за Нарву, когда уже почти ворвались в город, была сильная артподготовка, и немецкую первую линию вспахали основательно, те кто у них уцелел, спешно отошли назад, а где и просто побежали, да так, что даже нам было не угнаться. Проходим через пустую линию немецких окопов, ребята рыскают по обвалившимся окопам, по фрицевским карманам, на предмет съестного и полезного в быту, тут слышим крик истошный.
Орёт немец контуженный, его после артобстрела завалило землёй, да ещё и ноги досками от наката блиндажа придавило, он орёт, ему страшно, видимо думает, что свои рядом, просит, чтобы вытащили. Лёнька стоит над ним улыбается, потом на корточки присел, смотрит на него, достает лопатку и начинает присыпать фрица земелькой, сидел не спеша, курил и сыпал… Сыпал, пока заживо не похоронил. Чем дальше, тем его всё больше несло.
В Нарве двух немцев из дома вывел на улицу, слил с немецкого же грузовика бензин. Думал он их обольет и спалит, но он стрелял у них над головой и кричал, чтобы они пили бензин. Они пили… Когда Леньке надоело смотреть как они корчатся, пристрелил».
Николай Федорович, а начальство, что?
«А что начальство? Дивизия наступает, в городе бой
