ничего из того, что сказала прошлой ночью, — торопит она.
Ни хрена подобного, Шерлок. Я понял это довольно быстро, когда она выставила меня за дверь, как только появилось более выгодное предложение. Но почему она звонит, чтобы извиниться? И какого хрена она плачет? Это действует на меня так гулко, инстинктивно, что мои мышцы вибрируют от напряжения, готовые броситься в бой, как только я смогу определить, какая неведомая угроза нависла над ней.
Но уродливая правда заключается в том, что я, скорее всего, и есть та угроза, из-за которой она плачет.
Вздохнув, я пытаюсь взять свои эмоции под контроль.
— Послушай, Мэл, я все понимаю. Я ушел, — говорю я категорично, слова словно яд на языке. — И тебе не нужно извиняться. На этот раз я понял все четко и ясно. Я больше не буду тебя беспокоить, так почему ты плачешь?
— Н-нет, это не то, что я… — Мэл делает глубокий, вздрагивающий вдох, успокаивая себя, пока у нее не начался приступ гипервентиляции. И когда она снова заговорила, то, кажется, вновь обрела подобие контроля. — Пожалуйста, Глеб, мне нужна твоя помощь, — шепчет она, и паника и отчаяние в ее тоне разливаются по телефону.
Мое сердце замирает в груди, а волосы поднимаются на затылке.
Черт. Она в беде.
— Где ты? — Требую я. Все мысли о боли от моей потери и отказа исчезают при мысли о том, что она в опасности.
— В туалете для девочек в "Жемчужине", — говорит она, делая еще один рваный вдох.
— Ты ранена? Ты одна? Тебя кто-нибудь трогал? — Черт, почему мне кажется, что я вырываю зубы, чтобы узнать, какая помощь ей нужна? Дерево протестует под моими пальцами, и я отпускаю оконную раму, прежде чем оторвать ее от стены.
— Нет, я в порядке. Я в порядке, — торопит она. — Я одна. Я пришла сюда, чтобы позвонить тебе, потому что не знала, что еще делать.
Похоже, она снова на грани срыва, и если это произойдет, я могу просто сойти с ума.
— Дыши, Мэл. И расскажи мне, что, черт возьми, происходит.
— В-винни пришел ко мне на работу сегодня вечером…
Я тяжело сглатываю, глаза закрываются, и я изо всех сил стараюсь не замечать смысла этих слов, подавить мысль о них вместе, о том, что он мог сделать с ней, чтобы она впала в такую панику. И вдруг я отчетливо осознаю, что она не ответила на мой вопрос о том, прикасался ли к ней кто-то.
Чертово животное.
Я разорву его на части.
— Он сказал, что отдаст Габби на удочерение, как только мы поженимся, — вздыхает она, и слезы снова текут быстро и сильно.
Господи, я не припомню, чтобы Мэл когда-нибудь плакала, и слышать, как она распадается на части из-за своей дочери, когда она находится за сотни миль от нас, а я не могу ничего сделать, чтобы ее утешить, — просто мучительно.
— Я не могу выйти за него замуж, Глеб. Не могу. Я никогда не смогу отказаться от Габби, но он не позволит мне взять ее с собой. — Еще один всхлип подкатывает к горлу, но она продолжает, полная решимости выплеснуть все наружу. — Я боюсь ему сказать. Он кузен мистера Келли и… и я думаю, что он может сойти с ума. Я не знаю, что он может сделать, если я не выйду за него замуж…
Сердце бьется о ребра, я поворачиваюсь и бегу к двери. Саша просто смотрит мне вслед, в его золотом взгляде сквозит понимание. И когда я достаю ключи из чаши возле входной двери, я почти пропускаю следующие слова Мел.
— Прости меня, пожалуйста, Глеб. Мне очень жаль, и мне очень нужна твоя помощь.
Хотя я уверен, что она говорит это только потому, что отчаялась и беспокоится о безопасности своего ребенка, я не могу ее отвергнуть. Я никогда не смогу отвернуться от Мэл.
— Я уже в пути, — обещаю я. — Но мне понадобится время, чтобы добраться туда. И по пути мне нужно будет забрать несколько вещей. Тебе угрожает какая-нибудь непосредственная опасность?
— Н-нет, не думаю.
— Винни не угрожал тебе? Он подозревает, что ты не хочешь выходить за него замуж? — Спрашиваю я.
— Нет, я была слишком напугана, чтобы сказать ему об этом. Я сказала ему, что мне нужно в туалет до окончания перерыва. Потом я пришла сюда, чтобы позвонить тебе.
— Ты молодец, Мэл, — заверяю я ее. — Ты сможешь собраться с силами, чтобы закончить смену?
— Да, — уверенно отвечает она, хотя я все еще слышу дрожь в ее голосе.
— Хорошо. Это даст нам немного времени. Если никто не подумает, что что-то не так, они будут меньше следить за тобой. Как думаешь, ты сможешь собрать вещи и подготовить Габби к завтрашнему утру? — Мои ноги быстро спускаются по бетонным ступенькам моего кондоминиума, неся меня к подземному гаражу и моему байку, припаркованному у двери.
— Я все сделаю, — заверяет она меня.
— Хорошо. Я буду там, как только смогу, чтобы забрать тебя. А пока никому об этом не говори. Понятно? — Дойдя до своего Triumph Daytona, я закидываю ногу и поднимаю подставку.
— Да, — пробормотала она. — Мне нужно идти. Мой перерыв окончен.
— У тебя все получится, — заверяю я ее.
— Глеб?
— Ммм…
— Спасибо, — вздыхает она.
Я тяжело сглатываю, отбивая волну эмоций, которая грозит поглотить меня.
— Всегда.
Как только звонок заканчивается, я снова беру трубку, стремясь как можно скорее отправиться в путь.
— В чем дело? — Петр отвечает на русском, его тон хрипловат. Он знает, что я не стал бы отвлекать его драгоценное семейное время, если бы это не было важно, поэтому сразу перешел к делу.
— Мне нужно одолжить машину… и автокресло. И если ты чувствуешь себя щедрым, мне бы не помешал совет/
34
МЭЛ
Запихивая одежду в ту же сумку, с которой я бежала из Нью-Йорка три года назад, я прислушиваюсь к счастливым звукам, которые издает моя дочь, завтракая с Киери. Эта женщина — святая, она согласилась присмотреть за Габби без колебаний, даже не спросив, зачем мне может понадобиться дополнительная помощь. Без Киери я бы не справилась, и у меня сердце замирает при мысли о том, чтобы оставить ее. Но я должна. Я не могу остаться. Альтернатива будет слишком ужасной.
Желчь поднимается в горле, и я с трудом сглатываю при мысли о том, что когда-нибудь выйду замуж за Винсента Келли, что когда-нибудь выношу его ребенка.
Я скорее умру.
А
