с наполеоновского вторжения в 1808 году и продолжалось до возвращения короля Фердинанда VII в 1814 году. Исходя из уроков истории, он выдвинул максиму о том, что одно революционное движение неизменно порождает другое и тем самым объясняет волну восстаний по всей Испанской Америке. Пока роялистская верхушка пыталась сохранить нейтралитет в борьбе между Наполеоном и защитниками Фердинанда, демагоги и отдельные группировки использовали политическую неопределенность для распространения своего влияния. С этой точки зрения восстания в Испанской Америке представали результатом деятельности имущего класса и родовой элиты, участвовавших в обширном заговоре. Иными словами, восстания не представляли собой народное движение или «великую политическую революцию, основанную на принципах». Несмотря на участие низших слоев общества, автор не считал, что Американская революция воплощала в себе чаяния угнетенного народа, требующего перемен. Напротив, беспорядки в Испанской Америке возникли в результате деятельности анархистов, врагов порядка и согласия.
Вторая записка, предположительно написанная Каподистрией, датирована 30 апреля (12 мая) 1820 года. В ней содержится более подробный анализ ситуации в Испанской Америке в свете восстановления конституционной системы в Испании – той же системы, которая существовала в 1814 году во время реставрации Фердинанда VII[421]. Как можно было укрепить союз Испании с ее старыми американскими владениями, учитывая события марта 1820 года? Описывая Испанскую Америку как гибридное общество, Каподистрия подчеркивал взаимосвязь между политическими интересами Испании и будущим Испанской Америки. Революция в Испании, изменившая значение политических расстановок в колониях, могла бы стать решением проблемы умиротворения. И хотя из-за свободы печати Испания лишилась возможности «подавлять частичное инакомыслие просвещенными методами» в таких колониях, как Мексика, Перу и Куба, на тот момент у кортесов появилась возможность принять справедливое законодательство, определяющее права и обязанности (devoirs) сторон в торговых отношениях между Европой и колониями. С точки зрения Каподистрии, между Испанией и Испанской Америкой могли существовать такие же отношения, как между Великобританией и ее североамериканскими колониями в 1775 году, до провозглашения Декларации независимости. Он также утверждал, что в сложившейся ситуации правительство в Мадриде должно было пойти на жертвы, чтобы достичь умиротворения с колониями. Хотя некоторые высказывания Каподистрии можно интерпретировать как поддержку конституции, в целом его анализ соответствовал принципам российской внешней политики. На протяжении всего миротворческого периода с 1814 года по 1823 год дипломатические агенты императора Александра утверждали, что достойным ответом на восстания в Испанской Америке, а затем и на революцию в Испании должна была стать просвещенная реформа, дарованная законным монархом Фердинандом VII.
Идея проводимых сверху реформ, продукт европейских просвещенных монархий, помешала миротворцам адаптировать соглашения 1814, 1815 и 1818 годов к реальности открытого политического противостояния. Проще говоря, их ви́дение гармонии, стабильности и политических изменений не могло вместить социальные и политические процессы, происходившие в Европе и Америке. Борьба за независимость в Испанской Америке, восстания в Греции и угроза войны между Россией и Османской империей в 1821–1822 годах – все эти события показали, что подавление революционных настроений, считавшееся залогом мира в Европе (и эффективно реализуемое в Италии, Португалии и в конечном счете в Испании), не зависело исключительно от событий на европейском континенте. Европейский мир приобрел трансатлантический, транспацифический и трансконтинентальный характер. В марте 1822 года Соединенные Штаты признали независимость Испанской Америки, а к декабрю российское правительство признало, что даже если независимость еще не наступила, она выглядит неизбежной[422]. Россия не сразу признала новые независимые государства. Иными словами, неясная и противоречивая реакция российских дипломатов на восстания в Испанской Америке свидетельствовала о продолжающемся непонимании того, что либерализация стала неизбежной. В соответствии с дискуссиями XVIII века о политическом инакомыслии и религиозной терпимости, российские правители продолжали считать, что за постоянными беспорядками стоит горстка мятежников, в терминологии посленаполеоновской Европы – революционеров, фанатиков или якобинцев. Как свидетельствуют историки, российская политическая культура того времени отличалась персонализированными отношениями с властью, и потому беспорядки и коррупция представлялись проявлениями скорее индивидуального поведения, нежели институционального. Следовательно, решением проблемы неравенства и злоупотреблений была не системная реформа, а нравственное самосовершенствование подданных, граждан и чиновников.
Веронский конгресс и Испанская революция
На начальном этапе Испанской революции, начиная с военного мятежа в январе 1820 года и до начала марта, когда король Фердинанд VII принял конституцию 1812 года, император Александр I пытался достичь соглашения с союзниками о коллективном европейском ответе. Эти усилия не увенчались успехом, хотя после конгрессов в Троппау и Лайбахе была санкционирована австрийская интервенция в Италию, российские политики снова посмели надеяться, что Великобритания и Франция присоединятся к усилиям по спасению Испании. Поверенный в делах России в Мадриде граф Булгари писал из Лайбаха министру иностранных дел Каподистрии о своем мнении, что эффективная поддержка союзников по реставрации неаполитанской монархии в Королевстве Обеих Сицилий могла бы привести к тому же результату в Испании[423]. Александр согласился и поддержал вмешательство, но только при участии Франции и британском молчаливом согласии. Тем временем монарх продолжал поручать своим дипломатическим представителям сохранять нейтралитет[424].
К началу конференций в Вероне в октябре 1822 года события внутри союза, особенно присоединение трех монархов к протоколу Троппау и успешные реставрации в Королевстве Обеих Сицилий и Пьемонте, наложились на события в Испании и изменили расчет среди союзников. Особое беспокойство вызывало то, что правительство в Мадриде, по-прежнему с Фердинандом VII на троне, заняло более радикальную позицию по вопросу о революции за пределами испанских границ. С января 1821 года, до австрийской военной интервенции в Неаполе, испанское правительство, по сообщениям, находилось под политическим давлением изнутри с требованиями поддержать восстание в других частях Европы. Несмотря на заявления о нейтралитете со стороны чиновников в Мадриде, казалось, что испанские дипломаты стали участвовать в революциях в Италии и Португалии. Кроме того, хотя король и правительство Испании заявляли о поддержке реализации конституции 1812 года, дебаты в кортесах показали, что некоторые политические лидеры рассматривали действия союзников в Неаполе как предвестника интервенции в Испанию. Наконец, в июле 1822 года страх перед контрреволюционным заговором внутри королевской гвардии стал причиной беспорядков, которые привели испанских радикалов к власти[425]. Эти события заставили французское правительство встать на сторону легитимистского союза и союзников, чтобы рассматривать короля Фердинанда как пленника, которого нужно спасти [Prida 2018: 573–585; Webster 1963][426].
В день открытия конгресса в Вероне, 20 октября 1822 года (НС), министр иностранных дел Франции виконт Матье де Монморанси (1767–1826) вручил конфиденциальную вербальную ноту уполномоченным Австрии, Великобритании, Пруссии и России. Ответ России на сообщение Монморанси, в котором описывалась неминуемая угроза Франции, исходившая от Испании, начинался с обзора отношения Александра к Испанской революции[427]. С апреля 1820 года российское правительство выражало озабоченность по поводу ситуации в Испании и призывало союзников проявить благожелательность к испанской нации, которая заслужила счастье после славной борьбы против иностранного господства. Россия надеялась предотвратить несчастья, которые неизбежно возникают в результате насильственных нападений на законную власть. Но, к сожалению, страхи императора Александра теперь казались оправданными. Немногие страны в Европе пострадали так, как пострадала Испания, и немногие обрушивали на Европу бедствия подобного масштаба.
Среди внутренних страданий Испании российское правительство выделяло анархию, разрушение, оскорбления трона и религии, потерю богатых территорий в Новом Свете, растрату общественного богатства, открытую проповедь подрывных доктрин и запреты в адрес верных своему государю подданных. Недовольные внутренними преобразованиями творцы бед в Испании распространили революцию на другие страны, вынудив союзные державы применить военную силу для восстановления законной власти. В Королевстве Обеих Сицилий и в Пьемонте, прекрасных землях, опустошенных войной, секты вступили в заговор против спокойствия всех европейских государств. Другими словами, к тому времени, когда союзники встретились в Вероне, революция в Испании стала более радикальной, как и отношение великих держав к законности и реставрации. В осуждении Россией революционеров Испании слышались стенания об обязательстве правительств –
