уверен – женщина, которая жила с нами, демон в человеческом облике или богомерзкая ведьма, и ради спасения наших душ мы должны ее либо прогнать, либо избавиться от владеющего ею беса. Я отказывался в это поверить, однако дон Педро снова и снова твердил одно и то же: разве я не помню, как Тереса сначала не хотела творить вместе с нами молитву, потом приносила жертвы идолам, а когда они были повергнуты, с помощью разгневанных демонов вызвала волнение и ужасы этой ночи, уничтожившие наше вожделенное сокровище.
Тут мне пришлось согласиться, что подозрения его не так уж беспочвенны, и мы приступили к Тересе с расспросами. Но вместо того, чтобы отвечать дону Педро, она повернулась ко мне и сказала, что не желает больше ничего скрывать, так как видит, что священник преследует ее своей ненавистью. До сегодняшнего дня она молчала, чтобы не вызвать между нами вражды, однако теперь признается, что дон Педро возненавидел ее за отказ удовлетворить его похотливое желание.
Тогда дон Педро воздел руки к небу и возопил:
– Брат мой, разве ты не видишь, как далеко зашла злоба этого отвернутого Богом создания?! Негодная тварь даже осмелилась бросить на меня постыдное подозрение, дабы отвлечь от собственных гнусных деяний! Ужели я должен клятвенно заверять, что все это – подлая ложь, адская выдумка демонов, которым она предалась?!
Негодование его казалось столь искренним, что я сам ужаснулся злобе и развращенности Тересы и согласился с доном Педро, что мы, во имя Господа, должны покарать ее, дабы таким образом изгнать овладевшего ею Дьявола. Вдвоем мы привязали Тересу к столбу, и я принялся стегать ее прутьями, однако вскоре священник заметил, что я, должно быть, утомился, и взялся за дело сам, причем проявил большое рвение. Изломав три прута в дюйм толщиной, дон Педро протянул Тересе изображение Мадонны, желая проверить, как он сказал, не оставил ли ее бес. Но Тереса отказалась поцеловать образ, заявив, что не намерена выказывать благоговение моей возлюбленной. Так мы увидели, что она все еще находится во власти демонов, и дон Педро решил перейти к более действенным, по его мнению, средствам. Он принес пару кусков смолистого дерева, с помощью которого мы поддерживали огонь, и поджег их. Это зрелище мне претило, и я не желал дольше смотреть, хоть и пытался убедить себя, что как добрый христианин должен быть суров к Тересе для ее же блага, а потому удалился, оставив их наедине с падре. Однако вытерпел я недолго, так как мне показалось, будто я слышу крики и стоны, и, вернувшись, крикнул дону Педро, чтобы он прекратил. Тереса была обожжена во многих местах, но и тогда отказалась поцеловать образ Мадонны, из чего можно было заключить об упорстве преследовавшего ее демона. Однако я не мог вынести вида ее израненной спины, набрал целебных трав, распознавать которые она меня в свое время научила, и наложил ей повязку из мягких растительных волокон. Тереса ничего не сказала, только поцеловала мне руку, и мне подумалось, что чувства ее смягчились и в дальнейшем она не будет оказывать такого сопротивления нашим стараниям.
Увы, надежды мои не оправдались. Дон Педро на ночь прикрепил образ Мадонны к одному из заново врытых столбов, дабы Матерь Божья простерла над нами свой покров и защитила от злых духов, а также ужасов, которые нас теперь окружали. Однако поутру мы обнаружили, что образа нет на месте, и после некоторых поисков нашли его в кустах, обезображенным и расколотым на щепки. Поскольку рядом лежал каменный нож Тересы, не было сомнений, чьих рук это дело. И когда мы приступили к ней, она не стала запираться, а со сверкающими от гнева глазами заявила, что только уничтожила свою врагиню.
Тут меня охватила слепая ярость, ибо сердце мое было привязано к этому образу, который я почитал не только как святыню, но также видел в нем любимые черты, и у меня было такое чувство, что, уничтожив его, Тереса разрушила всякую надежду когда-нибудь нам вернуться в Испанию. Не в силах сдержаться, я ударил Тересу кулаком и велел ей убираться прочь, пригрозив, что убью, если она опять осмелится здесь показаться. Дон Педро настаивал на том, чтобы прежде ее покарать, но я был уже по горло сыт его делами и хотел лишь никогда больше не видеть этой женщины.
Какое-то время Тереса еще стояла возле нашей разрушенной хижины и смотрела на меня так, как будто не понимала, что я сказал. Когда же я повторил свой приказ, она повернулась и, опустив голову, побрела прочь. Я стоял на холме над руинами, которые с каждым днем разрушались все сильнее, и видел, как она спустилась по склону, а потом вышла на дорогу, пересекающую поросшую травой равнину, которая, по моему мнению, должна была вести к деревне, и подумал, что Тереса решила вернуться к своим соплеменникам.
А теперь я должен рассказать нечто странное, ясно показывающее, как силен в нас Дьявол и как велика наша слабость. Едва Тереса скрылась из вида, как мною овладела глубокая печаль, не оставлявшая на протяжении целого дня, хотя дон Педро не уставал повторять, мы де должны радоваться, что эта гнусная язычница и прислужница Сатаны наконец оставила нас в покое, и в назидание привел мне сухую смоковницу, которая изгнила и должна быть брошена в огонь. С приходом ночи из печали моей родился большой страх, который не давал мне уснуть, заставляя ворочаться с боку на бок, так что в конце концов проснулся дон Педро и спросил, что со мной происходит. Я не стал от него скрывать, что меня заботит отсутствие Тересы, он же ответил, что и его это беспокоит, нам не следовало отпускать эту женщину, ибо теперь из мести она может раскрыть наше убежище своим соплеменникам-дикарям. Я был убежден, что Тереса никогда этого не сделает, однако не стал говорить о том дону Педро, так как не хотел, чтобы он подумал, будто я все еще слишком к ней привязан.
Но с каждым часом, несмотря на все протесты благочестивого христианина, тревога моя возрастала и на следующий вечер я чувствовал себя в совершенной растерянности, и душу мою охватило смятение. Я стал размышлять о судьбе Тересы: что если соплеменники, которым она изменила, встретят ее сурово и даже покарают? Эта мысль все больше овладевала моим существом, пока я уже не мог ей противиться, и картины, которые она вызывала, делались все более кровавыми и жуткими. Ночью мне почудилось, будто
