чей-то голос зовет меня по имени. Я сел на постели – и в то же мгновение совсем рядом услышал омерзительный вопль зловещей птицы, которая вырывает сердце у спящего кита. Тогда меня захлестнул такой ужас, что я едва не лишился рассудка. Я вскочил и, не сказав ни слова дону Педро, бросился бежать вниз по склону – и дальше через равнину к деревне. Я бежал так быстро, что не замечал ничего вокруг, и лишь несколько раз пугался безумных прыжков, которые делала рядом со мной в лунном свете моя тень.
К рассвету я достиг леса возле деревни и теперь осторожно пробирался между стволами деревьев. Когда я вышел из чащи, край солнца уже готовился показаться над горизонтом. Я притаился на скальном выступе, нависшем над хижинами, и, хотя внизу все по-прежнему тонуло во мраке, разглядел, что на площади перед жилищем короля полыхают два больших костра, вокруг которых толпится народ. Это привело меня в отчаяние, ибо теперь я уже не мог незамеченным проникнуть в деревню и разведать, что сталось с Тересой. Пока я раздумывал над тем, что же мне делать, на площади появился король, и толпа расступилась, оставив в центре пустое пространство с двумя кострами, между которых лежала на земле опутанная веревками женщина. Это была Тереса.
Короля приветствовал грохот барабанов и бряцание литавр, а выстроившиеся в круг воины потрясали копьями, выкрикивая его имя. Потом он занял место на циновке напротив пленницы, а к кострам приблизились две женщины в юбочках из листьев и красных коралловых ожерельях между смуглыми грудями. Были принесены три блюда: на одном лежала печеная рыба, на втором что-то вроде пирога, на третьем же покрывала и повязки из волокон пальмового дерева. После того как блюда поставили перед королем, приблизились обе женщины и, расстелив на земле покрывало, встали, оборотясь лицом к востоку, где уже брезжили первые лучики солнца. Потом одна из женщин взяла тростниковую трубу, а другая – каменный нож. Так стояли они несколько мгновений совершенно неподвижно, пока край солнца не показался над морем. Тогда первая женщина трижды подула в трубу и громким голосом завела песню, на которую отвечала вторая. Так продолжалось, пока солнце не появилось целиком. Теперь первая женщина обернула голову куском ткани и начала медленно кружить подле распростертого тела, другая же, надев повязку, выступила ей навстречу. Затем они поменялись ролями: одна сбросила покрывало и взяла повязку, а вторая обернула тканью голову. Потом они отбросили покрывало и повязку и закружились в танце вокруг пленницы, снова перекликаясь песней. Я видел, как вздымаются их обнаженные груди и колеблются в ложбинках коралловые ожерелья. Пляска эта длилась и длилась, пока король не сделал знак рукой. Первая женщина приблизилась и приняла от него плоскую чашу, наполненную пальмовым вином. Продолжая танцевать, она вернулась в круг, трижды или четырежды поднесла чашу к губам, не отпивая, и, наконец, одним быстрым движением выплеснула вино на грудь Тересы. В то же мгновение вторая танцовщица дважды ударила Тересу в сердце каменным ножом. Снова загремели литавры и барабаны, первая женщина окунула конец своей трубы в пролившуюся кровь и окропила ею толпу, совсем как падре кропят верующих святой водой.
Я смотрел на это в состоянии полного оцепенения, отнявшего у меня всякую волю, и деятельности разума мне хватило лишь на то, чтобы не щадить себя за произошедшее. Я проклинал свое жестокое малодушие, хотя понимал, что никакая храбрость была не в силах спасти Тересу. Не знаю, что происходило дальше в деревне, я же покинул это место и медленно побрел через лес и равнину – в наш лагерь. Я не соблюдал никакой осторожности, ибо мне сделалось безразлично, обнаружат меня или нет.
Когда я добрался до груд пепла, в которые обратились руины Золотого Города, то нашел дона Педро в большой тревоге, однако не ответил на его расспросы, ибо ужасная ненависть переполнила мое сердце, а Дьявол нашептывал, что не дикари, но он один повинен в смерти Тересы. Я опустился на землю и, когда, ничего не видя, шарил рукой по траве, Сатана подсунул мне каменный нож Тересы. Тут я схватил его, вскочив, бросился к дону Педро и, едва ли сознавая, что делаю, дважды ударил его в грудь ножом. Сам Дьявол направлял мою руку. Священник опрокинулся навзничь, прохрипел: “Брат, что ты сделал...” и тотчас умер. И тогда я понял, что Господь и его святые меня покинули.
Листки, на которых я делаю эти записи, подходят к концу, и мне нужно торопиться досказать то, что осталось. Я похоронил дона Педро у подножия креста, перед которым мы совершали свои молитвы, и взял себе его молитвенник. Затем я покинул место, которое туземцы с полным правом называли обиталищем демонов, и отправился к побережью, решившись покинуть остров или погибнуть. В одну из ближайших ночей мне удалось, несмотря на выставленные дозоры, похитить одну из лодок и незамеченным выплыть в открытое море.
После многих приключений, опасностей и нескольких дней голода ветер занес меня на этот маленький островок, который, по словам его обитателей, относится к империи Сипангу, где безобидный и простодушный народ принял меня дружелюбно. Однако вскоре меня свалила тяжелая лихорадка, повергнувшая в большую слабость, и, так как приступы ее все учащаются, я знаю с полной уверенностью, что смерть моя недалека. Но я не хотел бы умереть, не рассказав прежде обо всем, что мне довелось пережить на острове Себу. Я сам изготовил чернила и перо из тростника, за что островитяне почитают меня большим волшебником. Эти записки не являются вестью в мир, который их никогда не увидит, но прежде всего, служат мне самому, ибо, как только труд мой будет закончен, я решил отвратить свои мысли от острова Себу, жить в покаянии, заботах о спасении души и ждать смерти. Если же случится так, что они все-таки попадут в христианские руки, я повторяю высказанную в начале просьбу и завершаю, как начал: Во имя Бога-Отца, Сына и Святого Духа. Аминь».
Перевод с немецкого: Татьяна и Екатерина Кудрины
Рафаил НУДЕЛЬМАН
СТАНИСЛАВ ЛЕМ – В ПИСЬМАХ (часть 2)
СТАНИСЛАВ ЛЕМ – РАФАИЛУ НУДЕЛЬМАНУ
Перевод с польского: Владимир Борисов
***
28 февраля 1974 года, Краков
Дорогой Пан,
это будет длинное письмо. Хочу написать его не так, как обычно писал п. Ариадне, потому что не буду скрывать от Вас, что не рассматривал ее как равноценного интеллектуального партнера – при всей ее
