того, как Тереса все-таки воротилась ночью, я потребовал от нее объяснений, однако на все мои слова ответом было упорное молчание, и утром она снова исчезла на целый день. Дон Педро проявил большое недовольство и сказал, что теперь мы должны молиться усерднее, чем когда-либо, дабы Господь не оставил нас своей милостью. Я согласился с ним, полагая, что Всевышний вряд ли простит, если вверенная нашему попечению душа, вновь обратится к Дьяволу. Когда я увидел, что на строптивую дикарку не действуют ни угрозы, ни увещевания, охваченный яростью, я схватил ветку, которую дон Педро срезал с куста, и, не помня себя, ударил Тересу. Однако она не пыталась защищаться и не проронила ни звука, с вызовом приняв удар, а так как мне претило силой принуждать ее к благочестию, я предпочел отступиться. Тереса стояла неподвижно, по коже ее сбегала струйка алой крови, и как бы ни был я рассержен ее упрямством, в это мгновение мне сделалось ее жаль.
Так вышло, что в этот день мы снова совершили молитвы без нее, и дон Педро не переставал нарекать, что из-за дерзкой язычницы наши надежды становятся все меньше и меньше. Я возразил ему, что предпочитаю воздействовать на нее мягкостью и добротой, однако Тереса не дала мне такой возможности, ибо опять вернулась глубокой ночыо, причем так тихо, что не нарушила наш сон, с рассветом же снова исчезла. Так продолжалось три дня, а на четвертый дон Педро заявил мне, что опасается, как бы Тереса вовсе не отпала от христианской веры и не обратилась к язычеству, поскольку, бродя среди руин, он случайно обнаружил перед одним из идолов свежие цветы и фрукты, которые не мог принести сюда никто, кроме Тересы. Сказав это, он повел меня в развалины, где указал на статую языческого божества, и я увидел, что он говорит правду. Это был омерзительный идол с четырьмя ногами и пятью руками, одна из которых росла прямо из раздутого чрева. Голову его венчала корона с разинутым птичьим клювом, украшенная перьями, и, присмотревшись внимательней, я обнаружил, что каждое из перьев насажено на маленький череп. Глядя на это отвратительное создание, я ужаснулся тому, что Тереса после того, как была окрещена, снова обратилась к столь мерзкому суеверию. Между тем дон Педро заявил, что нам следует укрыться среди руин и захватить негодницу, когда она будет снова совершать жертвоприношение. Так мы несколько часов пролежали в зарослях кустарника, пока не услышали шаги и не увидели Тересу, появившуюся с цветами и плодами. Мы подождали, пока она разложила перед идолом свои дары и принялась танцевать, как это было в обычае у ее народа, а затем одновременно выскочили из кустов, причем дон Педро схватил ее за руку и силой швырнул на колени.
– Мерзкая идолопоклонница! – заревел он. – Сосуд греха, блудница Дьявола! Как смела ты запятнать свою крещением искупленную душу, да еще столь гнусным образом? Ты заслуживаешь сразу же быть низвергнутой в ад, да отринет тебя навеки Господь от всякой милости и сострадания!
Я также возмутился, как могла она целиком предаться Злому Духу, когда сама говорила мне, будто, по поверьям ее соплеменников, в этих руинах обитает Дьявол.
Тогда бледная, со сверкающими глазами, она крикнула на своем языке:
– Воистину это так! Здесь обитает демон, и он стоит перед нами! – и указала на священника, который, ужаснувшись вспыхнувшей в ней злобе, невольно попятился назад.
Однако он быстро овладел собой и принялся кричать, что должен изгнать бесов Тересы, ибо не желает больше терпеть поблизости всю эту языческую мерзость. Она же пусть видит, что все ее богопротивные идолы лишь дым и прах пред дыханием Господа. С этими словами он велел мне помочь, и после многих трудов нам удалось повалить статую, с глухим стуком рухнувшую на землю. Тереса закрыла лицо, дабы не видеть этого зрелища, тогда как мы двинулись дальше и, во славу Господа, повергли во прах всех языческих идолов, а было их числом двадцать пять.
Однако ночью нас разбудил ужасающим грохот и шум во чреве земли, почва стала зыбиться и содрогаться, словно корабль в бурю, и наша хижина развалилась, как будто поддерживавшие ее столбы были жалким тростником. Насилу выбравшись из-под обломков, мы были поражены чудовищной картиной: над вершиной самой высокой горы выросло багровое пламя, и его кровавый отсвет лежал на всех окрестных развалинах. В воздухе стоял пронзительный вопль, в котором, казалось, слились тысячи голосов, будто все демоны ада напустились на нас. Остатки зданий Золотою Города рушились со звоном, когда один камень ударялся о другой. Один обломок упал прямо перед доном Педро, едва не задавив его насмерть, а Тереса залилась безумным смехом, столь жутким, что перепутанный священник велел ей замолчать и поручить душу Святой Деве. И тут мы увидели, как с вершины горы сорвалось светящееся облако, похожее на огненный шар: оно круглилось, накаляясь все больше, и промчалось над нами так быстро, что мы едва успели осознать опасность. Одно мгновение нам казалось, будто мы вдыхаем пламя и сейчас обратимся в пепел, однако облако пронеслось мимо, к великому нашему изумлению, оставив нас невредимыми. После этого земля и воздух успокоились, так что к утру, измученные, мы смогли ненадолго уснуть.
Едва рассвело, как я с помощью Тересы занялся восстановлением разрушенной хижины в то время, как дон Педро отправился посмотреть, что сталось с руинами Золотого Города, ибо земля повсюду была, точно морщинами, изрезана глубокими трещинами и разрывами. Однако работа наша продолжалась недолго, когда прибежал задыхающийся дон Педро, такой потрясенный и бледный, что я решил, не иначе как он столкнулся с чем-то особо ужасным. Вместо ответа он схватил меня за руку и потащил к огромному золотому блоку, который лежал рядом с хижиной, и прерывающимся голосом велел мне его потрогать. Я сделал это, и мне почудилось, будто рука моя погружается в рыхлую массу – золото размягчалось под моими пальцами, крошилось и рассыпалось в пыль. И когда дон Педро в порыве безумия ударил кулаком по глыбе, она превратилась в осевшую горсточку пепла.
По некотором размышлении, я сказал, что мы, верно, ошиблись, приняв за золото какой-то неведомый минерал, который ночью, под воздействием светящегося облака, переродился и теперь разрушился.
Однако дон Педро бросился на землю, молотил по ней кулаками и вопил так, что я подумал, уж не сразила ли его падучая. В конце концов он овладел собой, поднялся и, отведя меня в сторону, сказал, что теперь совершенно
