в корзину все, что хочу, и как раз в тот момент, когда Агнес и Сесилия укладывают пирог в духовку, ввожу номер кредитной карты Габриэля и нажимаю кнопку «Оплатить».
Мне становится не по себе, когда я вижу итоговую сумму, но потом я вспоминаю, что если бы я работала на обычной работе, то уже получила бы две зарплаты, почти. Не уверена, что они составили бы такую сумму, но я могу спросить у Клары. Она знает, как устроена настоящая работа. И вместе с угасанием чувства вины за цену приходит волна возбуждения, и все идеи о том, какие снимки я смогу сделать, захлестывают меня.
И тут резкий, сильный стук во входную дверь выбивает меня из колеи.
Агнес хмурится, закрывая духовку.
— Я открою, — говорит она, подталкивая Сесилию к столу. — Наверное, кто-то продает планы кабельного телевидения или что-то в этом роде, но не знает, что нам не нужна его помощь.
Я не говорю Агнес, что кабельного телевидения ни у кого нет уже лет пять-семь, по крайней мере, у людей в возрасте Габриэля. Я просто спрашиваю Сесилию о пироге, который они с Агнес готовили, и она уже на полпути объясняет мне процесс приготовления персикового пирога, когда я слышу, как в кухню возвращается Агнес.
— Белла, — говорит она без предисловий. — Твой отец здесь.
Мой желудок опускается к ногам. Паника мгновенно охватывает меня. Единственная причина, которую я могу придумать, чтобы мой отец был здесь, это то, что он решил, что хватит с меня няньки в доме Габриэля, и хочет, чтобы я вернулась домой и вышла замуж за того мужчину, который, по его мнению, является правильным выбором для меня. Тошнотворное чувство возвращается, только на этот раз по совершенно другой причине, и мир слегка кренится, когда я поднимаюсь на ноги.
Агнес, должно быть, хотя бы немного заметила мою реакцию, потому что она бросает на меня обеспокоенный взгляд, идя к столу. Я не хочу, чтобы отец пришел сюда и снова побеспокоил ее, или Сесилию и Дэнни, поэтому заставляю себя выйти, дойти до гостиной, где, я уверена, он уже ждет.
Он не потрудился сесть, хотя я уверена, что Агнес предложила ему это сделать. Он стоит у камина спиной ко мне, глядя в окно гостиной, как будто это место принадлежит ему, и во мне вспыхивает странный гнев, чувство защиты этого дома, как будто это мой дом, а не Габриэля. Или, скорее, как если бы он был и моим тоже. Все, о чем я могу думать, это то, что ему нечего сюда соваться. Габриэль не стал бы врываться в его дом. У него больше уважения. И я уверена, что мой отец не назначал встречу.
— Папа? — Мой голос выше, чем мне хотелось бы. Он поворачивается, на его лице появляются жесткие черты, и мой желудок снова вздрагивает. Что случилось?
— Я хочу поговорить с тобой, Белла.
Я тяжело сглатываю.
— Хорошо, — говорю я, ненавидя дрожь в своем голосе, но не в силах ее остановить. Мой отец приехал сюда не потому, что скучает по мне. Я никогда не питала иллюзий на этот счет. Но реальность того, чего он, вероятно, хочет, становится все ближе и ближе с каждой секундой, которая проходит.
— Габриэль приходил ко мне сегодня. — Он поджимает губы, и я не могу не нахмуриться.
— Он пришел без приглашения или сначала позвонил? — Я знаю, что не должна была говорить это так быстро, но я не могла остановиться. Мой отец ведет себя грубо в доме человека, который только и делал, что пытался мне помочь, и я возмущена этим. Я зла на него, как никогда.
— Не надо говорить со мной таким тоном, юная леди, — огрызается он. — Габриэль пришел и практически допрашивал меня. О твоем прошлом. О Петре.
Холодок пробегает по позвоночнику, и я понимаю, что речь идет совсем о другом. Дело в том, что Габриэль начал копаться там, куда мой отец совершенно не хотел бы его пускать.
— Мне жаль, — как можно кротко отвечаю я. — Я не просила его об этом.
— Но ты рассказала ему, что произошло. — Это не вопрос, Габриэль, вероятно, не узнал бы ничего другого, и у него не было бы причин искать эту информацию, если бы я не сказала ему.
— У меня были кошмары. Я не могла пить таблетки, и его разбудил мой крик и плач. Он хотел знать, что случилось. Я должна была рассказать ему хотя бы часть. — Я тяжело сглатываю, стягиваю рукава на руках и обхватываю себя за талию. Мне хочется забиться в себя, подальше от отца, от воспоминаний обо всем этом. Как только я подумала, что все может стать лучше, происходит нечто, отчего все становится намного хуже.
Может, моему отцу и все равно, но он хотя бы проницателен. Он видит, что я делаю, и качает головой, на его лице написано отвращение.
— Ты слабачка, — говорит он, его голос резок. — Я видел, как люди терпели гораздо худшее, чем то, что они сделали с тобой, и выходили из этого более сильными. Знаешь, как Габриэль назвал это сегодня, когда услышал о том, что с тобой произошло? Пытка. — Он почти выплюнул это слово. — Ни ты, ни Габриэль ничего не знаете о пытках.
— А ты знаешь? — И снова слова вырываются наружу прежде, чем я успеваю их остановить прежде, чем успеваю о них подумать. Но я знаю, что мой отец никогда не переносил ничего подобного. Он мягкий человек, не по эмоциям, а по складу характера. Он не смог бы вынести того, о чем он говорит, того, что хуже того, что случилось со мной. Он также не в состоянии понять, что я предпочла бы терпеть физическую боль, а не то, что сделали со мной эти люди.
— Ты позволила этому взять над собой верх, — выплевывает он. — Ты использовала это как костыль. Но тебе нравится драматизировать, не так ли? Быть жертвой? Ты была всего лишь утешительным призом для Братвы, но теперь ты особенная. Или, по крайней мере, ты так думаешь, но все, что ты сделала, это стала почти бесполезным для меня человеком. Я потратил все эти месяцы, чтобы найти кого-нибудь, кто согласился бы жениться на тебе в нашем штате, а ты бросила все, чтобы присматривать за отродьями Эспозито…
— Я рад узнать, что ты на самом деле ко мне питаешь, Масео.
Голос Габриэля прорезает комнату, как нож, и я замираю, сердце колотится в груди. В этот раз я не виновата,
