Неферу, явно перепившей вина. Ноздри младенца затрепетали, веки поднялись. Увидев принцессу, он улыбнулся и раскинул ручки.
– Какое чудо! – глядя на того, кто принял ее и не осудил, прошептала принцесса.
К ней тихонько приблизилась Птахмерефитес и дрожащим голосом объявила:
– К тебе Сузер, принцесса.
Неферу вздрогнула, ее лицо исказилось. Глаза заметались в поисках выхода. Мгновение спустя она достала из колыбели ребенка, прижала его к себе и устроила его головку возле своей груди.
В комнату вошел Сузер. При исхудалом лице он умудрялся быть рыхлым, как если бы весь жир, которому следовало бы расположиться на щеках и подбородке, стек и скопился ниже, на уровне живота и бедер. Его физиономия хирела, тогда как тело благоденствовало. Обведенные бурыми кругами печальные глаза придавали брату Неферу тоскливый и суровый вид.
Он поздоровался с сестрой и неприязненно указал на меня:
– Это кто?
– Никто. Мой лекарь.
Я не прокомментировал эту выходку, которая растворила меня в обстановке комнаты. Сузер поднял брови:
– Неужто ты страдаешь, Неферу?
– Постоянно, ужасно.
– От чего?
Неферу изобразила полное изнеможение и смиренным тоном ответила:
– Пожалуйста, дозволь своей сестре ее маленькие тайны.
На лице Сузера мелькнула гримаса раздражения, он глянул в мою сторону и издевательски произнес:
– В любом случае, если мне захочется узнать, я допрошу вот этого.
После чего он уставился на младенца, чья мордашка была частично скрыта грудью Неферу.
– Как? Ты кормишь? А ведь не хотела.
– О, он так хотел этого… Я сжалилась над ним. Верно, Иохаведа?
Кормилица зарделась.
– Грудь у меня теперь отвратительная, – продолжала Неферу. – Уродливая! Впрочем, это не важно, в ближайшие годы ее будет видеть только Моисей.
Я начинал догадываться о третьей функции ребенка: ему предстояло быть защитой от Сузера. Благодаря малышу она сможет держать своего брата на расстоянии в надежде, что не вызовет у него ни малейшего влечения.
Тот недовольно скривился и поджал губы. Казалось, говорение требует от него усилия; и это впечатление еще подкреплял звук его хрипловатого голоса:
– Принцессы не обременяют себя кормлением грудью. Наша мать никогда не снисходила до такого. Ты чересчур потакаешь его капризам, Неферу.
Прежде всего эти слова означали: «Ты уступаешь капризам своего сына, а не своего брата».
– Он – все, что осталось у меня от отца, – вздохнула она.
– Нет, – возразил Сузер. – От нашего отца тебе остался я.
Из осторожности Неферу согласилась. Сузер поочередно внимательно оглядел малыша и его подложную мать.
– Какого цвета у него волосы? Рыжие?
– Да нет, это младенческий пушок, цвет еще изменится.
– Он на тебя не похож.
– Правда?
– На отца тоже.
– Я того же мнения. У Моисея уникальная внешность, исключительная. С самого своего появления на земле он осмелился быть самим собой. Он станет необыкновенным человеком.
Сбитый с толку воодушевлением Неферу, Сузер нахмурился.
– Надо достроить гробницу отца. Я повелел нашим генералам, чтобы они доставили нам побольше новых пленников для строительных работ. У нас есть семьдесят дней. Потом Дом Вечности выдаст нам мумию, и мы организуем грандиозное погребение.
Неферу кивнула. Сузер приблизился к ней, понюхал воздух и удивился:
– Странный запах…
Он вдыхал исходившие от Неферу винные пары. Она воскликнула:
– Не подходи! Моисей только что покакал.
Понюхав пеленки, она сделала вид, что проверяет, и скривилась от отвращения.
– Точно… Я им займусь.
– Тогда на что нужна кормилица? – ткнув пальцем в сторону Иохаведы, пробурчал Сузер.
Неферу повысила голос:
– Хватит, Сузер! Я ращу его по своему усмотрению, не вмешивайся. Если бы отец так со мной обращался, я бы уже была замужем за принцем Пунта! Кстати, я подумываю о том, чтобы удалиться в Аварис[56].
Сузер отлично уловил прозвучавшую в ее словах угрозу и, бормоча какие-то приличествующие ситуации слова, удалился.
Едва он ушел, Неферу, словно кипу белья, сунула Моисея Иохаведе и быстрым, но спотыкающимся шагом воротилась к себе.
– Может, дать тебе питье, способствующее сну? – предложил я.
Растянувшись на постели, Неферу зевнула.
– Да есть у меня твое питье!
Она ткнула пальцем в сторону кувшина, аккуратно установленного между валиками.
– Зачем ты призвала меня, Неферу?
– Я? Вовсе нет. Ты сам пришел осведомиться обо мне. Кстати, очень мило. И впредь не сомневайся, заглядывай. Не правда ли, Птахмерефитес, это приятно?
Птахмерефитес, которая провожала Сузера до выхода из покоев принцессы, засеменила к нам из глубины комнаты.
– Простите, принцесса, вы что-то спросили?
Неферу уже спала.
Я пересек Мемфис в обратном направлении, уже не прислушиваясь к разносившимся повсюду сплетням и слухам, которые отныне сосредоточились на пирамиде, расположенной на стороне заходящего солнца. Некоторые полагали, что она достроена, другие – что нет, но все сходились на том, что евреям придется нелегко.
Я вышел через южные ворота и приблизился к нашей хижине в зарослях тростника. В этот момент ни одно место не казалось мне прекраснее или дороже.
Когда я отворил дверь, ко мне с поднятым трубой хвостом, на быстрых лапках подбежала разъяренная Тии. Она замяукала и принялась прохаживаться у меня между ногами, но не терлась о них. Случилось что-то необычное.
Я окликнул Мерет. Тщетно. Должно быть, она вышла, подумал я. Раздраженная, что я не реагирую, Тии лихорадочно повторила свою пантомиму. Она топталась на бархатном коврике, нервно выдергивая из него свои сверкающие, как молнии, коготки.
Тут появился Пакен. Он был мертвенно-бледен.
– Мерет арестована.
– Как?!
– Люди Сузера забрали придворных танцовщиков и музыкантов, а также виночерпия, повара, пекаря и всех прислуживавших за столом и в опочивальнях.
– Что за вздор! Для чего?
– Для пирамиды!
– Прости, что?
– Сузер готовит погребение своего отца.
Я онемел. Пакен бросился ко мне, схватил за плечи и с силой потряс:
– Ты что, Ноам, не понимаешь? Они заточили Мерет, чтобы убить ее, мумифицировать, а затем поместить в гробницу фараона!
* * *
Сощурившись, я не сводил глаз с невозмутимо-голубого недвижного небосвода, по которому начинало спускаться солнце.
Через несколько часов свершится страшное. На закате слуги фараона один за другим будут задушены. Мерет простится с жизнью.
Так постановили Сузер и визирь Ипи. Как только фараон, просмоленный, набальзамированный и перетянутый полосами ткани, пустится в свое путешествие в потусторонний мир, ему потребуется его челядь: а посему очень важно как можно скорее убить и мумифицировать его окружение, чтобы по истечении семидесяти дней торжественное официальное шествие увело все это высшее общество в сердце пирамиды или в гробницы окрест нее.
В упор глядя на догорающее солнце, я ощущал, как мне жжет роговицу. Прервет ли светило свой путь? Что за нелепость! Оно с отвратительной неумолимостью продолжало скользить вниз.
Что делать? Смириться, как Пакен?
