он и показал Звонареву пожелтевший конверт старого, советского образца.
Алексей поглядел без особого интереса и вдруг разинул рот. Это был тот самый конверт, который пятнадцать лет назад опустила в ящик на симеизской почте Наташа. С поздравлением: «С Днем Советской Армии и Военно-Морского Флота!» И навсегда запомнившимся адресом: «Москва, главпочтамт, до востребования, Васильеву Леониду Андреевичу».
Звонарев, не веря своим глазам, ошеломленно переводил взгляд с письма на Зыбина. Так этот божий одуванчик и есть загадочный Леонид Андреевич Васильев?!
– Откуда это у вас? – наконец хрипло спросил он.
– Что – «это»? – прищурился старик, заметивший его удивление и насторожившийся. – Вы же не знаете, о чем речь.
Алексей взял себя в руки и как можно равнодушней сказал:
– Но ведь это письмо адресовано не вам. Разве вы Леонид Андреевич Васильев?
Зыбин снисходительно улыбнулся.
– Если надо – я был Леонид Андреевич Васильев. А если надо – Марк Абрамович Шнеерсон. У меня своего паспорта до пенсии не было, а на чужое имя – сколько угодно, даже с пропиской по конспиративным адресам. И после пенсии один остался, потому что из нашей системы вчистую уходили только на кладбище. Это сейчас… – он безнадежно махнул рукой.
– И что же в этом конверте? – с деланным безразличием осведомился Звонарев и незаметно включил диктофон (он положил его к себе на колени, когда Зыбин заворачивал скатерть).
– Здесь письмо, отправленное мне в феврале восемьдесят четвертого года одним крупным разведчиком, который сразу после этого покончил с собой. Он был моим другом и единомышленником. Письмо настолько секретное, что попало ко мне окольным путем, из Крыма, видимо, через агентуру разведчика. Используя данные, полученные за рубежом, он вскрыл предательство некоторых представителей наших высших кругов: Андропова, который в неудержимой жажде власти убирал сначала своих конкурентов, а потом и самого Брежнева, и тех агентов влияния США и других империалистических государств, которые, куря фимиам властолюбцу, карабкались с его помощью наверх, – Горбачева, Яковлева, Шеварднадзе… Он приводил также неоспоримые факты измены крупных чинов в госбезопасности и армии – например, генералов Калугина и Кобеца. Но ни этот разведчик, ни его начальство не могли дать ход полученным данным, потому что не имели твердой поддержки наверху. Тогда он решил ценой своей жизни сдвинуть дело с мертвой точки, чтобы начавшееся по поводу его самоубийства расследование переросло в разоблачение измены в высших кругах. Но, не будучи уверенным, что хранившееся у него досье на предателей не уничтожат и дело не замнут, он написал еще это письмо и отправил его мне по нашему обычному каналу – через главпочтамт, до востребования. Он хотел, чтобы я ознакомил с ним влиятельных членов нашего кружка, которые могли бы, используя имевшиеся связи, не дать заглохнуть расследованию.
– И вы сделали это? – не удержался Алексей.
Александр Тимофеевич кивнул.
– И что же?
– А ничего. Наши единомышленники попали в такую же ситуацию, как в свое время сам разведчик и его начальство. Те, кто все же добивался расследования, вскоре оказались не у дел или… – Зыбин сделал многозначительную паузу, – … в могиле. По разным причинам, но в один отрезок времени – за год.
– Почему же вы не опубликовали это письмо в году, скажем, девяностом, когда уже четко обозначилась партийная оппозиция курсу Горбачева? – с досадой спросил Звонарев. – Накануне последнего партийного съезда, например?
– Вы еще слишком молоды, – насмешливо сказал старик. – Партийная оппозиция, говорите? Что-то я не слышал, чтобы эта оппозиция открыто критиковала Горбачева. Помню только выступление депутата Умалатовой. И кто бы стал печатать это письмо? «Советская Россия»? А потом бы меня преследовали, как Нину Андрееву?
– Но ведь диссидентов тоже преследовали? – не сдержался Алексей. – И большевиков до революции преследовали, – поправился он, поймав колючий взгляд ветерана «девятки». – А как же? В политической борьбе без гонений своей цели не добьешься. Вот я, допустим, обыватель, с меня и спрос иной. А вы же идейный чекист!
– Идейным-то и приходится особенно быть настороже, – усмехнулся Зыбин. – И при Сталине приходилось. Чуть не то ляпнешь – все! Берия любую возможность использовал, чтобы заменить верного Сталину человека. Один раз меня спутали, не знаю уж, нарочно или случайно, с Зыбиным, шофером погибшего накануне начальника Главвагона, и чуть не посадили! Другой раз, в тридцатых годах, угораздило меня похвалить прямоточный паровой котел системы Рамзина, – помните, это такой вредитель был? – который мы устанавливали на сталинской даче. Тут же кто-то из своих настучал: Зыбин восхваляет матерого вредителя. Его уже помиловали, этого вредителя, я его в приемной у Орджоникидзе несколько раз видел, а меня – на родимую Лубянку! Два часа допрашивали! Если бы этого Рамзина не освободили, я бы не вывернулся! А случай с комендантом сталинской дачи Иваном Федосеевым? Почта, которая приходила из ЦК, вся лежала на столе, была разбросана. Федосеев зашел и, как положено коменданту, поправил ее, а обслуга подглядела это и Берии доложила. Они что-то не ладили с Федосеевым, двое из обслуги. «Так значит, он рылся?» – «Да, рылся». – «Читал?» – «Да, читал». Федосеева арестовали и впоследствии расстреляли. В пятьдесят первом году, кажется, это было.
– Так это же при Берии! А в девяностом году какой Берия вам мешал?
Старик покачал высохшей головой, глядя на Звонарева своим потусторонним взглядом, – Алексей вспомнил, что точно такой же взгляд был у Сталина на дачных фотографиях.
– В девяностом году был коллективный Берия. Вы что думаете? Автор этого письма, – Зыбин постучал по конверту, – предсказал все, что произошло во время перестройки. А как это он сделал? Он же не этот, как его?.. Козанострус.
– Вы имеете в виду – Нострадамус? – с улыбкой уточнил Алексей.
– Вот-вот – Амстердамус, – поправился глуховатый старик. – Разведчик пишет, что агентами влияния будет введен в действие план Берии пятьдесят третьего года, который тот не довел до конца, потому что его вовремя расстреляли.
– А что это за план?
– Анализируя обвинения, выдвинутые против Берии на закрытых заседаниях Июльского пленума ЦК пятьдесят третьего года, мой корреспондент выделил в плане Берии его на семь пунктов. Я зачитаю их вам прямо из письма. – Александр Тимофеевич надел круглые очки а ля Калинин, полез трясущимися пальцами в конверт, зашуршал заветными листками. – Вот. – Он откашлялся. – «Пункт первый: на следующий же день после смерти Сталина Берия стал употреблять в негативном смысле термин “культ личности Сталина”. При поддержке Маленкова и Хрущева он добился решения Президиума ЦК, чтобы, начиная с 9 мая 1953 года, портрет Сталина в дни праздников на улицах не появлялся.
Пункт второй: по представлению Берии 27 марта издан Указ Президиума Верховного Совета «Об амнистии», в результате которого в июне 1953 года вышли на свободу около миллиона
