Ветеран «девятки» жил неподалеку от станции метро «Киевская» в тесноватой двухкомнатной квартирке, пропитанной душным стариковским запахом. Это был сморщенный, ветхий человечек лет девяноста, тогда как с фото на тумбочке в прихожей смотрел бравый молодец в чекистской форме. Рядом улыбалась миловидная женщина, которой, наверное, уже не было на свете: за все время их разговора она так и не появилась.
Алексей представился (причем дед, как он и предполагал, внимательнейшим образом изучил его редакционное удостоверение и сверил фотографию с оригиналом), и они прошли в комнату, уставленную обшарпанной, топорной мебелью 40-х годов, сели за круглый стол с пыльной, свисающей до пола бархатной скатертью. Дверь во вторую комнату была плотно закрыта. «Там, наверное, маленький музей вождя», – мимоходом подумал Алексей.
– Что вы хотели нам рассказать, Александр Тимофеевич? – спросил Звонарев, внимательно рассматривая старичка. У того был тяжелый, как бы загнанный внутрь взгляд. С таким же неподвижным, угрюмым, нездешним выражением смотрели деды-ветераны, к которым Алексей, будучи юным следопытом, ходил перед праздниками 23 февраля, 9 мая или 7 ноября и записывал рассказы об их подвигах. Потом он сдавал эти записи руководителю кружка, а что было с ними дальше, не знал: возможно, и сгодились для какой-нибудь Книги Памяти».
В пору детства Звонарева еще жили некоторые ветераны гражданской войны, и он их расспрашивал охотней всего. Алексею, отравленному с нежного возраста кровавой романтикой всяких «Неуловимых мстителей», хотелось услышать от стариков захватывающих рассказов о лихих сабельных рубках и штыковых атаках гражданской. Но деды обычно смотрели из-под густых седых бровей зыбинским взглядом и отвечали вяло и неохотно, а то и вовсе отказывались. Те же, кто был поразговорчивей, предпочитали почему-то больше вспоминать о дореволюционной жизни, особенно бывшие крестьяне. Один такой, например, долго рассказывал, какие в ту пору были конфеты «Раковая шейка» («Не чета нынешним!»), сколько они стоили («двадцать копеек фунт»), как толпой набегали девки, когда он, ухарь-молодец в красной рубахе, раздавал им на гулянье эти баснословные «шейки», и какие тогда были на «ярманках» качели и карусели… Сейчас бы Звонарев именно это и послушал с интересом, а в детстве даже обижался, что ему, как маленькому, про эти дурацкие «шейки» рассказывают. Получалось, что не было бы революции, так бы и пахали эти деды землю деревянными сохами, а по воскресеньям баловали бы девок конфетами и катались бы с ними на каруселях. Без всякого подвига, сабельных рубок и штыковых атак.
Кое-кто из стариков рассказывал, правда, скупо, и о гражданской, словно отвечая на вопросы анкеты (был там-то, участвовал в том-то). С удивлением Алексей узнал, что некоторые из них успели послужить и у красных, и у белых, переходя из стана в стан отнюдь не по одному разу, а по мере, так сказать, необходимости. Тогда он еще не читал «Тихого Дона», и это казалось ему диким. Один бывший казак из Забайкалья поразил его тем, что никогда не слышал о забайкальском красном герое Лазо, а у белого атамана Семенова, по его словам, воевали буряты, а не русские казаки, что противоречило популярному тогда фильму «Даурия».
Звонарев чувствовал, глядя на Зыбина, что ждет его не какая-то сногсшибательная тайна, а нечто вроде несуразных, убивающих следопытский интерес рассказов дедов из его детства. Когда старик начал говорить, подозрения его оправдались; Зыбин нудно, в знакомом анкетном стиле повествовал (манерой речи он смахивал на знаменитого футбольного ветерана Николая Старостина): родился в уральской деревне с веселым названием Рыгач, до двадцать шестого года вместе с матерью крестьянствовал, потом работал на заводах Свердловска и Ленинграда. В Двадцать девятом его призвали в армию, служил в дивизии особого назначения, сражавшейся в Средней Азии с бандами Ибрагим-бека. Учился в пограншколе, оттуда был направлен в правительственную охрану. В тридцать втором году впервые увидел Сталина, когда тот вместе с Ворошиловым, Орджоникидзе и Ягодой приехал осматривать свою новую кунцевскую дачу. Их встречал архитектор Мержанов, держа картуз, по старому обычаю, в согнутой левой руке…
Мержанов с картузом немного оживил безыскусный рассказ ветерана, но от тридцать второго года нынешних дней было еще далековато.
– Александр Тимофеевич, – деликатно остановил старика Алексей, – в суматохе я взял с собой только одну кассету и боюсь, у меня не хватит пленки, если мы будем продолжать по принципу «В начале было Слово…» – Между тем он, подлец, диктофона даже не включал, просто его выложил перед собой на стол. – Андрей Васильевич Кузовков сказал мне, что вы хотите с нашей помощью сделать достоянием гласности какую-то важную тайну…
Зыбин пожевал синими губами и сурово сказал:
– Гласности этой я не признаю и не понимаю. Что это за гласность? Прошлое надо облить грязью, а нынешние, получается, хороши. А чем хороши, никто не может сказать. Тем, что повышают каждую неделю цены? А Сталин – снижал! Все думал, на чем бы сэкономить, чтобы снизить! В машине ехал и вслух размышлял: «Где же взять проклятые деньги?» И находил! На семьдесят процентов сократил всю правительственную охрану и прислугу, уменьшил доплату в пакетах членам Политбюро с двадцати пяти тысяч рублей до восьми тысяч. А эти?.. «Реформы!» Кому пошли на пользу эти реформы? Бандюгам и жуликам!
Старика понесло в другую сторону.
Звонарев вздохнул и решил терпеливо ждать, когда Зыбин сам свернет на главную тему. Но тот все ворчал:
– Не только о себе думали! Власик тогда в машине говорит: «Товарищ Сталин, надо снять выплату за ордена». А Маленков с заднего сиденья: «Вы только говорите, а мужества у вас не хватит, чтобы написать заявление в Президиум Верховного Совета». «А вот и напишу!» – завелся Власик. И сдержал слово! А эти?..
– Нда-а…
– Я знал генерал-полковника Павла Артемьевича Артемьева, генерал-лейтенанта Павла Андреевича Жилина!.. Они еще в те годы говорили, что перекрасившийся троцкист Хрущев оклеветал Сталина. А к чему это привело? – Зыбин уставился на Алексея немигающим взглядом. – Честные коммунисты и патриоты предупреждали о таком развитии событий. Они гибли, но пытались отстоять советский строй. И вот вам доказательство. – Старик завернул скатерть на столе.
«Под скатертью хранит доказательства, как старушки – деньги на похороны?» – весело подумал Звонарев. Но он ошибся. Скатерть скрывала стоящий под столом сейф армейского образца, с облупленной зеленой краской. Александр Тимофеевич трясущейся рукой достал из кармана ключ с зубчатой бородкой и, кряхтя, склонился над сейфом. Заскрежетал замок. Запустив руку в чрево железного ящика, Зыбин бдительно покосился на гостя: не подсматривает ли, что там внутри? Алексей с выражением покорности судьбе на лице поднял глаза в потрескавшийся потолок.
Старик повозился в полумраке, запер сейф, выбрался из-под стола.
– Вот, – повторил
