во мраке и разузнать насчет Петра. А может, если повезет, спасти его.
- Ахахахаха. Спасти его. Этот пафос, вызывающий лишь неловкое чувство стыда, когда слушаешь такие патетичные речи. Эти наивные героические целеустремления. Глупец, ты не герой. Нет, конечно, ты вроде как главный персонаж в этой странной истории, но явно не такой традиционный герой, который добьется своего и заживет спокойной жизнью. Спокойной жизни у тебя больше не будет. Уж в этом ты можешь мне поверить.
- А я и не стремлюсь быть героем. Я стремлюсь сделать хоть что-то хорошее в своей жалкой жизни. Все время я просто существовал, терпя нападки других и ощущая себя безгранично тупым. А потом еще меня использовали, и я подвел своего, возможно, единственного друга. Я чувствую, что должен хоть что-то предпринять.
- Чувствует он. Еще раз говорю — послушай меня. Ну какой Смотрящий во мраке? Ты прочел какую-то левую книгу, написанную неизвестно кем, спекулирующем на разных небылицах и бабушкиных сказках, и поверил во все эти бредни с исполнением желаний, переходами в другой мир, ответами на вопросы. А, быть может, ты сам эти легенды и выдумал своим воспаленным сознанием? Решил, что, раз не потянул учебу, сдамся с концами и окунусь в свой придуманный больной мир, а?
- Плети свою паутину слов, как тебе заблагорассудится. Может, не я не такой, а все вокруг не такие? Почему тут все так абсурдно устроено? Работает лишь на честном слове. Не логичные решения. Необъяснимые события. Бессмысленные явления. Вообще, почему я с тобой веду диалог? Ты же тоже абсурден, и беседа наша абсурдна.
- Я абсурден? Да я благоразумнее тебя на порядок. Призываю тебя остановиться, а ты мне втираешь про свое стремление, про свой долг, про свои чистые побуждения. Чушь собачья. Ты просто трус и хочешь сбежать. Да, сбежать в бездну, но там ты думаешь, что у тебя будут хоть какие-то шансы. Не то, что здесь. Потому что здесь все сложнее. Надо думать. Надо учиться. Социализироваться. Пытаться сделать из себя достойного человека, чтобы потом найти достойную работу и жить достойно. Но зачем вся эта чепуха, когда можно просто ринуться в лифт и пропасть в небытие? Блестящий план. Надежный, как лавочка перед Тихим Морем.
- Этот разговор ни о чем и ни к чему не ведет. Мы просто занимаем впустую драгоценное место на страницах повествования. Да, я трус. Да, я подлец. И я ухожу. Я решился.
- Хорошо, хорошо. Пусть так. Но как тебе быть, если то, что ты там узнаешь и что там увидишь, окажется не по зубам твоему рассудку? Готов ли ты сойти с ума окончательно? Обратно дороги не будет — я повторяю.
- Диалог закончен. Иди трать время и слова на кого-нибудь другого. Я же хочу лишь только очнуться.
- Как скажешь. Дело твое. Но только я никуда не уйду. Я же всегда здесь, внутри тебя. Просто спрячусь подальше, чтобы не видеть того ужаса и позора, которые настигнут вскоре тебя. И, кстати, напоследок. Старый неработающий лифт где-то в глубине института? Серьезно? Очень неоригинально и лениво — скажу я тебе.
- Сгинь уже.
- Кхххх...кххх….кххх…
Исаак открыл глаза. Он лежал на небольшой, узкой скамеечки внутри пустынной крытой автобусной остановки. Скамейка была довольно коротка для его роста, и ноги свешивались вниз, почти касаясь земли. Было холодно — все-таки ноябрь не такой теплый месяц, как сентябрь, и Исаак весь продрог, пока находился в полузабытии.
Он принял сидячее положение, растирая свои закоченевшие руки и ударяя друг об друга задубевшие ноги. Вокруг стояла туманная морозная погода, однако, судя по всему, был день, и где-то там на фоне мелькало солнце. Вот уже через дорогу Исаак видел контуры знакомого института, а если выйти из-под козырька остановки и обернуться, то можно даже разглядеть спокойное Тихое море.
Рядом со скамейкой Исаака находилась еще одна, на которой, кое-как умудрившись свернуться некоторым клубочком, аккуратно спала Фрида. Исаак подошел поближе, все еще пытаясь согреться, но самопроизвольная дрожь пробирала его с головы до ног так, что он не смог даже спокойно сделать первые шаги, то и дело спотыкаясь и держась осторожно за стенку корпуса остановки. На лице Фриде застыла улыбка, выражающая доступную только ей одной безмятежность и радость. Она находилась далеко отсюда - возможно, в своем детстве, а возможно - где-то еще, в безопасном и уютном месте, где все было хорошо, и ничто не могло нарушить ее внутренний покой и гармонию. Только если Исаак не решит споткнуться и упасть на нее.
«Ну уж нет», - Исаак опасливо отошел от девушки подальше. Ему нравилось такое беззаботное лицо Фриды. Оно напоминало ему то, чего у него уже давно не было — внутреннего счастья. Однако, Исаак понимал и то, что эта безмятежность будет еще не долго с Фридой, и через некоторое время она проснется в холодной остановке, будет ругаться и так же пытаться согреться. «Пора идти». С некоторым сожалением Исаак посмотрел напоследок на симпатичную спящую девушку и пошел в сторону института.
«Что, не боишься оставить ее одну, уязвимую, в пустынном холодном месте, скрытым в тумане? А где же твои манеры джентльмена?»
«Она то уж точно не пропадет. К тому же, это мы такие единственные дураки, которые поперлись в воскресенье к черту на рога. Остальные адекватные люди отдыхают в здании, - оправдывал себя Исаак. - Все. Нечего копаться в себе. Мне нужно идти и готовиться к спуску».
Чем ближе Исаак подходил к парадному входу института, тем плотнее его обступал туман, который охватывал пеленою все близлежащие виды, поглощая и Тихое море, и маленькие редкие кустарники, и ту же остановку позади. Лишь россыпь тусклых огней, сверкающих в аляповатых деревянных окнах, указывала Исааку на правильное направление, и вскоре он уже открывал такую ненавистную, но в то же время ставшую привычной ему ручку двери. Исаак вернулся в институт.
Как и ожидалось, на первом этаже было довольно малолюдно, и коридоры одиноко мерцали холодным и бездушным светом. Студенты предпочитали уединиться у себя в жилых комнатах либо же потренироваться в спортивном зале, чем, как Исаак, бродить неуклюже по этажам и действовать на нервы прохожим людям, спешащим сделать свои, вне всякого сомнения, важные дела.
Исаак прошел мимо информационной стойки, ожидая там увидеть монотонно заполняющую свои бесконечные бумаги Аполлинарию, однако, к его удивлению, кабинка была закрыта, а на ее стекле красовалась отчетливо
