и некому ждать его доклада, никто не потребует от него выполнения чужой воли. В этом равнодушном мире он искренно жалел, что рядом нет хозяина, которому можно было бы показать свой способности и исполнительность.
7
В глубоком подвале устойчиво держался запах сухой штукатурки. Было тихо, беспросветно. Они передвигались медленно, под ногами хрупали застывшие шарики оброненного когда-то цементного раствора.
Впереди шел Роберт, за ним — Иван Андреевич с солдатским ранцем за плечами, набитым консервными банками и пакетами в плотной пленке — обычный аварийный запас военных летчиков. Иван Андреевич хотел набрать у Регины одних пакетов, в них было все необходимое: тонкие обезвоженные полоски мяса, квадратики творога с черносмородиновым пюре, галеты, кубики прессованного сахара, желтовато-коричневые сверточки растворимого кофе. Но, подумав, взял и консервы. Неизвестно, сколько придется сидеть на таких продуктах, и консервы будут кстати, когда осточертеет все обезвоженное, спрессованное, размельченное.
Он благодарил Регину за продукты, был близок к решению позвать ее с собой. Когда в искренней благодарности целовал руку, заметил, как покривились ее губы. Старомодно? Или еще что-то вызвало такую реакцию? Из-за этой мелочи (конечно, чепуха — скривила губы) у него пропало желание идти с ней на риск. Сейчас он жалел, что поддался настроению момента. Пропадет Регина. Хоть возвращайся, хватай за руку, без всяких уговоров тащи в подъезд глухого дома в стороне от центральной части городка, в этот черный ход к главной опоре купола. Если удастся выйти из-под купола, то Иван Андреевич оставит Роберта на короткое время и вернется за Региной. Не мог он смириться с тем, что в каменном котловане, именуемом научным Центром, остается обреченная на верную гибель добрая душа.
Остается здесь не одна Регина. На прощание Иван Андреевич решил заглянуть в многоэтажную казарму. Что там изменилось за эти дни? Может быть, над парнями тоже что то сделали и они ожили?
Роберт знал подземный ход в казарму, через который иногда выводили солдат на работу. Все здесь было по-прежнему, и они свободно вошли в казарму. Вот длинные ряды кроватей, ряды замерших людей.
— Они-и! — вскрикнул Роберт. — Со всеми так... за голову, чтобы не сопротивлялись. И со мной так...
— Ясно... — Иван Андреевич с трудом оттащил Роберта от кровати.
— Этого... этого, — все еще указывал Роберт дрожащей рукой на постель, — изъяли у нас первым. Он живой? Посмотрите, профессор, живой он? А этот был сержантом у нас. Посмотрите, профессор, должны быть знаки различия. — Роберт тянул Ивана Андреевича к тумбочке в поисках солдатского обмундирования. — Я думал, они дома, а они вот где...
— Хватит. Все понятно. Время теряем, — сказал Иван Андреевич. — Значит, и это все солдаты. А Гровс говорил, гражданские лица, добровольцы. Ничему нельзя верить!
Они медленно шли по казарме. Петраковым овладевало негодование: это визит к заживо похороненным людям, посещение склепа с живыми людьми. «Ничему нельзя верить!.. Ничему...»
Один солдат лежал с открытым ртом, лицо его, иссиня-белое, было худым, изможденным. Иван Андреевич еле уловил пульс. Самое время сейчас приступать к работе с ним. Если упустить несколько дней, то уже ничего не поправишь. Иван Андреевич отыскал в тумбочке медикаменты, шприцы в стерильной упаковке, прочитал последние записи в журнале наблюдений. Давно они сделаны, рукой Жака, в организме солдата, конечно же, появилось что-то новое, и не учитывать это нельзя.
Задумался профессор. Срочно нужны анализ крови, наблюдения за деятельностью сердца хотя бы на протяжении суток. Предпринимать что-то по необоснованному умозаключению негоже. И медлить преступно.
— Идемте, господин профессор, — звал Роберт, стоя в узком казарменном проходе между кроватей.
— Одну минуточку... — не спускал глаз с солдата Иван Андреевич.
— Мы рискуем, господин профессор, — умолял Роберт.
— Потерпите...
Роберт постоял, переступая с ноги на ногу, потянулся к ранцу с продуктами.
— Пойду один... Вы оставайтесь... Как хотите тут...
Иван Андреевич положил журнал наблюдений на тумбочку. Роберт прав: надо уходить. Для работы в казарме нет ни времени, ни самых необходимых данных. Укладывая обратно препараты и шприцы, Иван Андреевич испытывал такое чувство, будто предает обреченного на гибель исхудавшего солдата. Лишь натянул на его грудь одеяло. Все, может быть, чуточку теплее станет человеку, а значит, — его существование еще немного продлится. Но это уже не то, что крайне нужно солдату. Отвернувшись от него, Иван Андреевич виновато взглянул на Роберта. Тот понял профессора:
— Ничего вы уже не сделаете. Пойдемте, прошу вас...
Можно возвращаться к выходу из казармы, но Ивану Андреевичу очень уж хотелось посмотреть на всех подопытных.
— Еще минуточку, Роберт...
— Нас могут застать здесь! Пропадем...
— А кто знает, что мы здесь?
— Никто... Наверное, никто...
— Ну вот, а вы беспокоитесь.
Они продолжали идти между кроватями, Иван Андреевич опять внимательно всматривался в застывшие, обескровленные лица. Он покидал этих парней в то время, когда нашел путь возвращения их к нормальной жизни. Едва ли не изменой казался Ивану Андреевичу собственный поступок; хотя он и понимал: вовсе это не измена, а ситуация, из которой не может быть другого выхода, ловушка и для этих молодых людей, и для него. Но как ученый, наконец, как врач, он все же изменяет своему долгу...
Он еще не рассмотрел странную, непохожую на солдат фигуру, лежавшую на предпоследней кровати. Человек этот уткнулся лицом в подушку, небрежно набросил одеяло на спину. Иван Андреевич подошел ближе — смутное, нелепое предположение ошарашило его. Неужели Регина?! Стрижка «под мальчика», знакомая блузка... Но как могла Регина оказаться здесь? Зачем? Когда? Ведь совсем недавно подбирала им в путь подходящие консервы... Он отказывался верить тому, что видел, но верь не верь, а вот она — Регина, самая настоящая...
Дыхание Регины было частым, почти как у нормального человека, значит, вовсе она не подопытная здесь. Да и нелепо это — подопытная... Кто бы смог заниматься с ней, Хаббарт, что ли? И когда? А коли она не подопытная, то и обращаться с ней можно как с обычным человеком.
Иван Андреевич повернул Регину за плечи на спину. Она открыла глаза, бессмысленно посмотрела на Петракова, и он заметил, что ее зрачки не уменьшились и не расширились, значит, Регина по-настоящему еще не проснулась. Лишь когда мелькнуло в глазах осознанное выражение — поняла, что на нее смотрят, — еле слышно прошептала, как простонала:
—
