Когда я чувствую дрожь, пробирающий до костей озноб, я понимаю, что мои шансы выкарабкаться из этого гораздо меньше, чем раньше. Я никогда не знаю, как долго я буду в отключке. Иногда, когда я открываю глаза, мне кажется, что я вижу там Лидию, ее светлые волосы падают на лицо, ее губы прижимаются к моему лбу, когда она гладит меня по щеке и говорит мне: "Еще не время, прости, любимый, но не время".
Я не понимаю, что она имеет в виду.
В другое время я понимаю, что это Елена, ее темные волосы стянуты на голове, ее лицо печально, когда она обрабатывает мою рану, запихивает таблетки в мое горло и заботится обо мне всеми возможными способами. И в эти моменты, когда я вижу ее и жажду ее прикосновений, когда я хочу, чтобы она осталась рядом со мной и никогда не уходила, я чувствую ужасный груз вины за то, как сильно я этого хочу.
Прошло столько времени с тех пор, как кто-то заботился обо мне. До нее я не чувствовал огромного, бесконечного одиночества, которое невозможно исправить, алкоголем или сексом, я выбрасывал все в зияющую яму. Я пытался бороться с этим, все то время, что я был с Еленой. Но теперь все мои защитные механизмы разрушены, и все, что я чувствую, это потребность в ней. Эта боль хуже, чем боль в боку, хуже, чем боль от лихорадки, хуже, чем все, что я когда-либо мог физически ощутить. С каждым мгновением, когда она остается рядом со мной, с каждым ее прикосновением я понимаю, как долго одинок я был.
Когда я могу говорить, я пытаюсь сказать ей, чтобы она взяла деньги и пошла к Васкесу, чтобы попыталась расплатиться с ним, чтобы вернуться в Бостон. Я не уверен, удается ли мне говорить сквозь боль и жар или это происходит только в моей голове, но мне кажется, что я слышу, как она говорит мне нет. Что она не оставит меня. Что она не даст мне умереть, что останется, пока я не поправлюсь.
Она должна оставить меня. Как бы мне ни хотелось не умирать в одиночестве в дешевом мотеле Рио, она подвергается все большей опасности, чем дольше находится здесь. Моя задача — защищать ее, но я не могу сделать это, не могу даже убедить ее уехать.
Мне кажется, она спит рядом со мной каждую ночь. Она заставляет меня пить бульон, суп и воду, когда может, и продолжает давать мне таблетки, которые, как я надеюсь на Бога, мне действительно стоит принимать. И в конце концов я чувствую, как жар начинает спадать.
* * *
Когда я просыпаюсь, на улице уже темно, простыни насквозь пропитаны, а из ванной комнаты льется свет. Впервые с тех пор, как я потерял сознание в машине, я чувствую себя бодрым.
— Елена? — Мой голос звучит как слабое кваканье, но она, должно быть, все равно меня услышала, потому что дверь сразу же открывается, и она выходит. На ней маленькие обтягивающие шорты и майка, и мое тело реагирует так, как оно не должно реагировать после того, что я пережил.
— О боже, Левин! — Она в мгновение ока пересекает комнату и оказывается на краю кровати, прижимая руку к моему лбу. — Ты проснулся. О Боже, ты очнулся. Я…
Ее голос срывается, а глаза наполняются слезами, которые потоком льются по щекам, когда она опускается на край кровати и смотрит на меня так, будто никогда раньше меня не видела.
— О Боже, я думала…
— Я знаю. — Я поднимаю руку, пытаясь вытереть слезы, чтобы остановить их прилив. — Я тоже так думал. Но теперь я проснулся.
— Как ты себя чувствуешь? — Она смотрит на меня, ее рука прижимается к моей щеке, шее, голой груди. На мне одни боксеры, и я чувствую слабый холод.
— Дерьмово, — честно говорю я ей, и смех, последовавший за этим, застревает у меня в горле, которое кажется сухим и болезненным. Мой голос звучит так, будто он скребет по наждачной бумаге. — Но я, кажется, жив. Благодаря тебе.
— Я не думала… я не была уверена… — Она впивается зубами в нижнюю губу, и я вижу, как на ее глаза наворачиваются свежие слезы. — Я так рада, что ты очнулся.
— Ее рука обхватывает мою, сжимая ее, как будто она хочет прижаться ко мне. Как будто ей невыносимо отпускать меня. И сейчас, когда все мои защитные силы ослаблены и я так близко подошел к смерти, а так близко я не был уже очень давно, я тоже не хочу ее отпускать.
— Я собиралась пойти в душ. — На ее щеках появляется слабый румянец. — Хочешь, я могу попытаться помочь тебе, если ты думаешь, что сможешь встать. Возможно, тебе станет легче.
Я медленно киваю. Даже малейшее движение вызывает во мне пульсацию боли, но душ, это именно то, что мне нужно. Я понятия не имею, как долго я пролежал в этой постели.
— Почти неделю, — говорит Елена, когда я спрашиваю ее, просовывая руку мне под плечи и пытаясь помочь мне сесть. — Большую часть времени у тебя был жар. Я старалась влить в тебя как можно больше воды и супа, а эти антибиотики, которые у меня были…
— Так вот что это было? — Я сдерживаю стон, когда сажусь, чувствуя, как все в моем теле разом жалуется. — Я помню, как ты давала мне таблетки. Где, черт возьми, ты взяла антибиотики?
Лицо Елены немного бледнеет, и я с любопытством смотрю на нее.
— Что случилось?
— Ты многое пропустил, — шепчет она, и я слышу, что она пытается пошутить и терпит неудачу. Что бы ни случилось, это явно ее беспокоит.
— Елена, что происходит?
— Я… — Она тяжело сглатывает и тянется к подушкам, чтобы сложить их позади меня. — Когда я увозила нас из отеля, я кое-кого убила, кажется.
— Я помню выстрел. И то, что мне показалось, будто ты его переехала. Елена…
— Да. — Ее голос дрожит. — А потом…
— У тебя не было выбора. — Я тянусь к ее руке, обхватываю ее и нежно сжимаю. — Я бы умер, если бы ты не вытащила меня оттуда. Благодаря тебе я до сих пор жив.
— Антибиотики… — Ее губы плотно сжаты, и я снова вижу блеск слез в ее глазах. — Человек, у которого я их взяла, пытался напасть на меня вместе с тремя другими. У меня был твой пистолет. Тот, что был в куртке. И я…
— Ты и их убила?
Она кивает, слезы снова текут
