окном веток. Совсем как тянущиеся к ней руки. Совсем как руки Николая. Они тянулись к ней, вот-вот поймают ее, схватят за горло, задушат.
Она вскрикнула и, зажмурившись, побежала дальше.
В темном зеркале прихожей промелькнуло ее отражение.
Только бы руки не поймали ее. Только бы хватило сил отпереть дверь. Только бы не упасть.
От страха сердце уже почти не стучало. Не стучало, а чуть слышно шелестело: «Беги, беги. Упадешь — пропадешь». И уже нельзя было вздохнуть: «Вот тут упаду. Вот тут умру».
Она взялась за ручку двери.
«Кончено. Мне не уйти».
Но дверь легко поддалась.
Лиза стояла на крыльце, и солнце светило ей прямо в глаза. Она сошла в сад.
Калитка заскрипела, как всегда.
— Никогда в жизни я не вернусь в этот дом, никогда, — громко сказала Лиза.
Она вздохнула, провела рукой по лбу.
«Куда теперь идти? К кому? Одэт в Бордо. К кому же? Кролик, — вдруг вспомнила она. — Он добрый. Он поможет».
В кармане пальто лежало два франка. Лиза пошла к метро.
«Кролик поможет».
Ехать пришлось долго. Кролик жил теперь не в «Клэридже», а в маленьком отеле на бульваре Сен-Мишель.
— Господина Рохлина нет дома, — сказал хозяин из-за конторки.
— Можно мне подождать его?
Он оглядел ее осуждающим взглядом:
— Ждите.
Лиза робко присела на кончик стула.
Ждать пришлось недолго. Кролик уже катился к ней, круглый, розовый, помолодевший. Во рту торчала сигара, котелок боком сидел на голове, фарфоровые голубые выпуклые глаза предприимчиво поблескивали из-за стекол.
Он остановился, губы его улыбнулись.
— Лизочка? — Он протянул ей короткую руку. — Здравствуй, Лизочка. — Он совсем не удивился, как будто они виделись вчера.
— Кролик, Кролик. — Лиза сжала его руку в своей. — Кролик, помогите мне.
Он кивнул:
— Конечно, конечно, помогу, — и сдвинул котелок на затылок. — Вот что, поедем со мной, меня ждет такси. Ты мне по дороге все расскажешь.
И, не заходя к себе, он повернул к выходу.
— Ну так что же произошло? Наташа?
Лиза покачала головой:
— Нет. Наташа в Монте-Карло. Кролик, я ушла и больше не могу вернуться домой, не могу.
Такси медленно проезжало по набережной. Лиза отвернулась к окну, безучастно глядя на Сену.
Кролик ни о чем не расспрашивал. Он ласково гладил ее руку.
— Не надо огорчаться, Лизочка. Все устроится.
— Кролик, помогите мне. У меня нет никого на свете, кроме вас. Я не могу вернуться туда.
— Конечно, Лизочка. Я помогу тебе. Ты была добра ко мне тогда, помнишь? В тот страшный для меня день. Ведь я чуть не погиб тогда. Теперь я выкарабкался. Но тогда… Разве я могу забыть? Ты правильно сделала, что пришла ко мне.
Он задумался на минуту.
— Я сегодня еду в Берлин. Я совсем переселяюсь в Германию. Я возьму тебя с собой. Ты будешь моей дочерью, Лизочка.
Он обнял ее. Глаза его стали влажными от умиления.
— Ты будешь моей дочерью, Лизочка. Бедная моя, маленькая сиротка.
Она прижалась к нему:
— Вы возьмете меня с собой, Кроличек?
— Мы уедем сегодня. Ты никогда не была в Берлине? Ты увидишь, какой там порядок, как чисто. Я сведу тебя в Цоо. Это зоологический сад. Ты поступишь в немецкий пансион.
Он говорил все быстрее, вдохновляясь собственной добротой.
Лиза слушала, улыбаясь:
— Неужели правда?
— Я сделаю завещание в твою пользу.
Лиза рассмеялась:
— Кроличек, какой вы смешной! Ну зачем завещание? — Она поцеловала его в щеку. — Какой вы милый. Спасибо. Как я вас люблю. Я всегда любила вас. Знаете, мы как-то обедали у Прюнье, и когда принесли омара, он смотрел из миски совсем как вы из такси. И я не могла его есть. Мне стало жалко, как будто я вас ем.
Он тоже рассмеялся:
— Ах, Лизочка, как мы с тобой чудно заживем, вот увидишь.
Он посмотрел на часы. Лицо его вдруг стало озабоченным.
— Уже половина четвертого. Мне еще надо по делу съездить. Ты посиди в кафе, пока я вернусь за тобой, Лизочка.
Он остановил такси и быстро вошел в маленькое кафе. Лиза шла с ним рядом, держа его за руку.
— Вы ненадолго, Кроличек. Я бы лучше поехала с вами. Мне так не хочется оставаться одной, Кроличек.
Он посмотрел на нее. Глаза его уже снова стали рассеянными и холодными.
— Нельзя, — сказал он коротко.
Он посадил ее у окна кафе и, не спрашивая ее, заказал бок[10].
— Я сейчас заплачу. Тебе будет спокойнее ждать. Ну, так я скоро. Не скучай.
Он помахал рукой на прощание. Лиза осталась одна.
Неужели все устроилось? Неужели она будет жить с этим милым, добрым Кроликом в Берлине?
Она старалась представить себе Берлин, широкие, прямые улицы с одинаковыми высокими домами.
«Будет ли меня любить жена Кролика? Конечно, — успокоила она себя сейчас же. — Ведь я стану такая послушная, добрая. Она не сможет не любить меня. Есть хочется. Лучше бы Кролик заказал мне кофе и сандвич, чем пиво. Ничего. Он сейчас придет и накормит меня».
Стемнело. На улице зажгли фонари. Часы пробили пять, потом шесть. Лиза ни о чем не думала. Она следила за проезжавшими автомобилями.
«Сейчас приедет Кролик».
Но он не ехал.
Гарсон с любопытством смотрел на девочку, сидевшую перед невыпитым боком.
Наконец он осторожно подошел к ней:
— Вы ждете кого-нибудь, мадемуазель?
— Да. Господина, который меня привез.
— Он, должно быть, уже не придет.
Лиза непонимающе подняла брови:
— Как не придет?
— Он, должно быть, забыл, или ему помешали.
Она уверенно покачала головой:
— Нет. Этого не может быть. Он сейчас придет.
Когда часы пробили семь, Лиза встала:
— Где у вас телефон?
Она отыскала в телефонной книжке номер отеля Кролика.
— Мосье Рохлин больше у нас не живет, — ответил картавый голос. — Он час тому назад уехал с женой в Берлин.
Лиза повесила трубку и, медленно опустив голову, пошла через кафе к выходу.
— А за телефонный разговор? — крикнула ей кассирша из-за цинковой стойки.
Лиза положила на стойку последний франк и вышла на улицу.
«Что же теперь делать? Куда идти?»
О Кролике она не думала. Кролик, так же как все, что было вчера и сегодня ночью и утром, вдруг исчез из ее памяти.
«Что теперь делать?»
Она остановилась.
«Что теперь делать?»
По улице проезжали автомобили, прохожие торопились домой.
Домой. У каждого из них есть дом. А Лизе идти некуда. Она бездомна.
Она растерянно огляделась. Неужели это Париж? Париж, в котором она прожила столько лет. Нет, это не Париж. Это чужой, странный, необычайный город.
По широкой улице, обсаженной черными голыми деревьями, шли люди. Их становилось все меньше. У них были бледные,
