хлебный паёк – чуть свыше килограмма хлеба! И если повезёт, получить так называемый «премиальный пирожок», всего-то весом в семьдесят пять граммов, начинённый «деликатесом»: капустой или картошкой. Но сколько же тяжеленых кубов грунта нужно было вручную вытащить из промёрзшей земли, перетащить их на тачках! Лагерное начальство могло объявить благодарность или даже вручить ударной «роте» переходящее Красное знамя. Увы, от голода и болезней те почести не спасали…
Официальная пропаганда трубила о трудовых подвигах заключённых, их успешном перевоспитании, или «перековке», как тогда говорилось. Делегация видных советских писателей во главе с Максимом Горьким – эдакий творческий десант – «высадилась» на стройке Беломорканала, в одном из лагерей, и общими усилиями нарисовала читателям довольно благостную картину, не забыв помянуть и о «премиальных пирожках»! Безусловно, и лагерное начальство приложило руку к тому, дабы создать видимость общего энтузиазма и довольства.
Что крылось за всеми теми сухими цифрами дневных выработок, за бодрыми рапортами о перевыполнении планов?! До сих пор никто не знает, сколько безвестных строителей полегло при прокладке Беломорканала. Официальная статистика гласит, что умерли тогда 12 300 заключённых. Неофициальная же говорит о 50 тысячах погибших или о гораздо большем их числе!
Верно, только поэт, и такой уникальный самородок, как Николай Клюев, смог выразить всю скорбь русского сердца:
То Беломорский смерть-канал,
Его Акимушка копал,
С Ветлуги Пров да тётка Фёкла.
Великороссия промокла
Под красным ливнем до костей
И слёзы скрыла от людей,
От глаз чужих в глухие топи…
Воистину «смерть-канал»! Нет, не только неведомые Акимушка да Пров, крестьянских кровей, долбили мёрзлую северную землю, да так навек в ней и остались. Перетаскивали железные пути, вгрызались в карельский гранит, валили вековые сосны и «чуждые трудовому классу элементы» – философы, священники, студенты… Среди них – правнук любимца всей России – и прежней дворянской, и крестьянской, и тогдашней пролетарской – двадцатилетний Александр Мезенцов.
Был среди узников лагеря и ровесник Мезенцова – Дмитрий Лихачёв, арестованный также по мифическому делу об «опасных» для власти студенческих кружках. До ноября 1931 года бывший ленинградский студент Лихачёв, осуждённый «за контрреволюционную деятельность», числился политзаключённым Соловецкого лагеря, затем отправлен в Белбалтлаг. Не иначе как судьба благоволила будущему академику, лауреату Государственных и международных премий, председателю Пушкинской комиссии Российской академии наук Дмитрию Сергеевичу Лихачёву: на строительстве Беломорканала его определили счетоводом, а после железнодорожным диспетчером.
Виделись ли когда-либо двое этих людей, пересекались ли их пути? Возможность такой встречи – будущего учёного с мировым именем с правнуком Пушкина – исключить нельзя! Ведь время и место было одно, и оба они были в равном статусе, да и выглядели одинаково – в серых потрёпанных ватниках да заношенных шапках-ушанках. Но каким грустным могло стать то свидание!
Нет, не ведал Дмитрий Сергеевич, что рядом с ним, в одном лагере, мыкал горе его ровесник, правнук русского гения, иначе не преминул бы поведать о том он, уже маститый академик, в поздних своих воспоминаниях…
Александру Мезенцову не судьба была узнать, как бодро рапортовал Генрих Ягода Иосифу Виссарионовичу о завершении стройки и как в июне 1933-го, бороздя воды канала, прошёл по нему пароход с говорящим названием «Чекист», а чуть позже, в июле того же года, сам Сталин (в сопровождении Кирова и Ворошилова) совершил водную прогулку по рукотворной артерии. И якобы тогда Сталин раздражённо заметил, что Беломорканал мелкий и узкий, в сердцах бросив, что тот «бессмысленный и никому не нужный».
Не мог слышать тех слов бывший узник страшного лагеря Александр Мезенцов, положивший свою молодую жизнь на никчемное, по словам «вождя народов», дело. Как не могли слышать и те, кто навеки упокоились по берегам Беломорканала.
Тем не менее после саркастической сталинской фразы в августе 1933-го Ягода за строительство Беломорканала был награждён орденом Ленина. И даже в честь «первого инициатора, организатора и идейного руководителя социалистической индустрии тайги и Севера» на последнем шлюзе канала воздвигли гигантскую пятиконечную звезду, в центре коей «красовался» бронзовый бюст Генриха Ягоды!
Ведь именно под его «чутким» руководством был «явлен миру» ГУЛАГ, началась стройка Беломорско-Балтийского канала.
В следующем, 1934-м сам Генрих Григорьевич занял кресло наркома внутренних дел СССР, а ещё через год ему, первому из чекистов, будет присвоено звание «Генеральный комиссар госбезопасности».
Но совсем скоро – в марте 1937 года – придёт и его час расплаты: органами НКВД Ягода будет арестован: «Ввиду обнаружения антигосударственных и уголовных преступлений… совершённых в бытность его Наркомом внутренних дел, считать необходимым исключение его из партии и ЦК и санкционировать его арест». Ровно через год Генриха Ягоду расстреляют на полигоне Коммунарка, там, где некогда находилась дача бывшего наркома и где с комфортом проводил он летние беззаботные деньки. Причём перед казнью «сотоварищи» уготовили ему суровое испытание: заставили стать свидетелем, как расстреливают других осуждённых.
Освобождение
Обратимся вновь к запискам Наталии Мезенцовой: «Недоедание и тяжёлая работа, сильная простуда привели брата к плевриту, с высокой температурой: его положили в госпиталь, на простыни только что умершего от туберкулёза. Этого оказалось достаточно для всего затем случившегося».
Наталия Сергеевна описывает все свои хлопоты в Москве: обращения в нужные инстанции и к тем, кто, обладая известными именами, мог сказать своё веское слово в защиту брата, – известным писателям, пушкинистам, деятелям культуры. После долгих просьб и увещеваний пришла радостная весть: Мезенцову, «как правнуку великого поэта», изменили приговор! В полученном документе значилось непонятное ныне – «минус двенадцать», то есть Александр Мезенцов имел право «на свободную высылку, за исключением двенадцати городов, где есть университеты или институты».
Радость от долгожданной вести омрачалась долгим молчанием: лагерное начальство, казалось, игнорировало все запросы из Москвы. Позднее причины того бездействия разъяснились. Всё оказалось банальным и оттого ещё более жестоким: документ-послание о смягчении приговора, равно как и письма, шли на… цигарки для конвоиров.
А сестра Наталия тревожилась, и всё чаще брат стал являться ей во сне: «Я видела его мальчиком в матросской блузе, которую носили мальчики в те времена, и каждый раз именно так, без всяких слов. Сколько это длилось, не помню, но вскоре я почувствовала очень ясно и уверенно, что он переживает что-то тяжёлое, – что он болен!»
На семейном совете решили: срочно ехать в лагерь, разыскивать Сашу. Но ни Наталия Сергеевна, ни её старшая сестра Марина покинуть Москву не могли – обе они работали. Решилась ехать в Карелию, дабы вызволить своего питомца, няня Настасья. Прибыв на станцию Май-Губа, узнала, что её
