многолюдие, тесноты, необходимости что-то выполнять под непрерывные окрики и брань. Всё вокруг кишело людьми с мешками, сумками, деревянными чемоданами, толпившимися в оцеплении солдат, вооружённых винтовками с примкнутыми штыками. После длившегося бесконечно ожидания у обвитых колючей проволокой ворот зоны – тут этапы принимала целая ватага лагерного начальства, писари сверяли списки с записями в формулярах, опрашивали, выясняли, – я, наконец, оказался в бараке, широком, низком и длинном, с двумя проходами между тремя порядками капитально сооружённых двухъярусных нар… Заключённые тут как пересчитываемые в гурте головы скота: их надо подкормить, не дать вовсе запаршиветь в дороге, чтобы было что сдать приёмщику. <…>
Нас большими партиями выводили за зону, чтобы позабавиться зрелищем, как ошалевшая от страха, окликов и избиений толпа мечется и старается вокруг явно нелепого дела. Нас заставляли вылавливать в мелком прибрежном заливчике нанесённые течением бревна и вытаскивать их наверх по крутому склону на катище; не только что лебёдок, у нас даже верёвок не было, чтобы зачаливать их. Мы артелями по десять – двенадцать вручную катили каждое бревно перед собой, оскользаясь, едва удерживаясь на скате. Не справившись, бревно упускали, и оно, то расшвыривая, а то калеча нас, плюхалось обратно в воду».
А вот и другой, непредвзятый взгляд на жизнь узников Попова острова – взгляд тринадцатилетней девочки Кати, на ту пору жительницы островного посёлка: «…Наш дом был крайним на улице. В нём располагалась лагерная контора, поэтому о многих событиях в жизни заключённых мы, любопытные подростки, знали. Тогда посёлок не был таким большим, как сейчас. Отходы лесозавода, рейки сваливали в воду. Так увеличивалась площадь острова. Заключённые носили отходы вручную, толкали тяжелые вагонетки, гружённые рейками. Это был один из видов работ, на которых они были заняты. Других гоняли по этапу на строительство дороги Кемь – Ухта.
Мы, дети, всегда с интересом и сочувствием смотрели, как открываются тяжёлые ворота и заключённых выводят на работу. Смотреть на них было страшно. Плохо одетые, обутые во что попало, худые, голодные, шли они под оклики надзирателей. Местное население пыталось как-то помочь им, бросить что-нибудь съестное. Но тут же следовал грубый оклик, а иногда и удар прикладом. Эти минуты заключённые использовали, чтобы кинуть нам записку, письмо, привязанные к камню. Если удавалось перехватить, то мы отправляли письма по назначению, так родственники узников получали весточку от них».
Такая вот лагерная «почта»! Правда, не всегда передача писем завершалась столь безобидно; той же девочке Кате помнился и другой эпизод, схожий со сценой средневековой казни: «Были и жалобы, в которых заключенные сообщали о том, что живут они в ужасных условиях, просили о помощи. Одно из таких писем было адресовано Михаилу Калинину. Приезжала комиссия, разбирались, вызывали в контору тех, кто подписал жалобу. А через неделю, когда комиссия уехала, с подписавшимися расправились. Привязали к лошади и на скорости провезли по пням, где-то в лесу и выбросили мёртвых».
Другие наблюдения девочки-подростка из жизни узников Попова острова: «Одевались заключённые очень плохо. На ноги привязывали отрезанные рукава фуфаек, калоши, редко у кого были сапоги. <…> Кормили заключённых тоже плохо, давали бурду из капусты. Поэтому и умирали они ежедневно».
Александру Мезенцову тогда, на Поповом острове, удалось выжить. Но лишь для того, чтобы испытать новые страдания в другом лагере, снискавшем не менее печальную известность.
«3. Карело-Мурманская железная дорога, станция Май-Губа, II отряд у Сик-Митль».
Наталия Сергеевна называет и другой схожий адрес, куда был вскоре переведён её брат, там же близ станции Май-Губа. «Последний лагерь, – замечает она, – был уже смешанным, то есть там находились и женщины».
Сама станция Май-Губа стояла на железнодорожном перегоне Сегеж – Беломорск. Одноименный посёлок располагался на северно-западном берегу Выгозера. Живописному карельскому озеру и определено было стать частью Беломорканала.
Сам канал, соединивший Белое море с Онежским озером, открывал выход к морю Балтийскому и к Волго-Балтийскому водному пути. Беломорканал, как его стали называть, сооружён был в рекордно короткий срок силами заключённых. «Гордость первой пятилетки» – это и первое в Стране Советов стопроцентное лагерное строительство! Канал в 227 километров, имевший на своём долгом пути 19 шлюзов, был торжественно открыт летом 1933-го. Своё начало водный путь брал в Повенецкой губе Онежского озера, у посёлка Повенец, и завершал в Сорокской губе Белого моря, у Беломорска.
Идея о строительстве судоходного канала пришла в голову ещё Петру I во время Северной войны, когда из Белого моря на Онегу пришлось скрытно перегонять два фрегата. Причём с немалыми трудностями: подчас многопушечные парусники тащили волоком.
Царская затея не канула в Лету и в пушкинские времена: в 1835-м на стол Николая I лёг проект графа Александра Бенкендорфа. Знать бы поэту, что воплощать в жизнь то благое намерение, о коем он мог быть наслышан, – ведь задуманный канал, а о нём много говорили и спорили, был стратегически важен России, точнее, её военно-морскому флоту, – придётся его правнуку!
Вот он тот судьбоносный для тысяч несчастных день – 31 июля 1930 года, когда при Совете труда и обороны СССР был создан Особый комитет по строительству Беломорско-Балтийского водного пути. Вряд ли известие обрадовало или взволновало тогда студента Александра Мезенцова, не ведавшего о скорой своей сопричастности к грядущей стройке…
Грандиозное сооружение стало обретать будущие контуры в ноябре следующего года, когда студент Тимирязевки был уже в ином гражданском статусе. Именно тогда на базе Соловецкого лагеря особого назначения (СЛОНа) и явился на свет новый «слонёнок» – лагерь Белбалтлаг.
В отчёте комиссии за 1930-й сказано, что «центр отделения станции Май-Губа имеет в своём составе 10 074 заключённых». Одним из них в декабре того года числился заключённый Мезенцов.
«Комиссия не могла лично посетить все без исключения места расположения заключённых, – сказано в отчёте, – обследовав лишь основные, а именно…» И далее шёл длиннейший перечень тех самых мест, то бишь северных лагерей.
Куратором важной стройки станет будущий нарком внутренних дел СССР Генрих Ягода. Строительству Беломорканала пытались придать несколько романтическую ратную окраску: так, заключённых приказано было именовать «каналоармейцами» (слово звучало гордо, схоже – с красноармейцами!), да и делились узники на «роты» и «батальоны», имелся свой «боевой штаб» – штаб стройки советской пятилетки.
Исторически масштаб гигантской стройки сравним лишь с возведением древних египетских пирамид! Да и таким же рабским непосильным трудом. Подсчитано: заключённые вырыли (лопатами да кайлами) двадцать один миллион кубометров земли, перенесли (буквально на руках) Мурманскую железную дорогу, мешавшую земляным работам, провели тридцать семь километров новых путей! И всё это при скудной норме питания – лишь ударники, перевыполнившие норму, могли рассчитывать на усиленный
