или так, слабое подобие?
— А еще нарезать говядину кубиками, добавить немножко перца. Да под холодное пиво. Пальчики оближешь!
— С бобами или без?
— Народная мудрость гласит, что бобы хороши для гомиков и интеллектуалов. Хотя, впрочем, можно приготовить их отдельно и съесть с кукурузным хлебом. Я же родом из Техаса, не забывайте.
— А не завалялось ли у нас в холодильнике кусочка говядины? А то ведь меня как раз прозвали королем чили из долины Сан-Фернандо.
— И в чем же ваш секрет?
— Как можно больше тмина. Столько, что вроде бы даже и не съесть.
— Интересно, а как тмин по-французски? — Она порылась в англо-французском словарике и наконец сказала: — Так же, как по-английски.
— Это предзнаменование, не иначе, — решил Шпандау.
Сначала они долго собирали все необходимые ингредиенты, потом Шпандау взялся готовить основное блюдо, а Анна занялась салатом.
— Любите поострее? — спросил Шпандау.
— Поострее.
— Уверены?
— Да я могу столько перца съесть, сколько тебе не снилось, сынок.
Он нарезал несколько перцев кубиками и добавил их в блюдо.
— Скучаете по Техасу? — спросил Шпандау.
— Скучаю по людям, которые не любят пустого трепа. По уверенности в том, что в жизни есть вещи белые и есть черные, хотя и знаю, что по большей части все это дерьмо собачье. Скучаю по кофе, каким он был до засилья «Старбаксов», и по Дэну Разеру[72], читающему сводку новостей. Скучаю по поездкам на стареньком пикапе и по мужчинам, которые не удаляют волосы с задницы при помощи восковых полосок.
— Вы знаете мужчин, которые так удаляют волосы?
— Лапуля, я знаю даже таких, кто себе пинцетом волосы на яйцах выщипывает. Можно подумать, вы не в курсе, что Голливуд объявил войну тестостерону. Даже странно, что никто до сих пор не завлек вас в темную подворотню и не пристрелил, чтоб не выделялись.
— Вообще-то пытались, и неоднократно.
— А вы ловко управляетесь с ножом.
— Давненько не доводилось для кого-то готовить.
— Все известные мне ковбои неплохо готовили.
— Есть-то им нужно, а всемирно известных поваров на пастбищах не водится.
— А для бывшей жены готовили?
— Иногда. Она любила чили с говяжьим фаршем и бобами.
— Понятно, почему ваш брак продержался недолго. Когда-то я тоже была замужем, тысячу лет назад. За рок-музыкантом.
— А как он предпочитал есть чили?
— С граммом кокаина. Он вообще предпочитал кокс еде, а в конце концов предпочел его мне. Это был брак не из тех, которые, как говорится, заключаются на небесах. А у вас кто кого бросил?
— Она меня.
— И как это произошло?
— Ей не нравилась моя работа. Она говорила, что ремесло детектива замешано на обмане и предательстве и что из-за этой работы парень, за которого она вышла, оказался в полной заднице.
— Так все и было?
— Нет, я оказался в заднице задолго до этого, просто ей потребовалось немало времени, чтобы это заметить.
— А она чем занималась?
— Она школьный учитель.
— Вам не приходило в голову попытаться вернуть ее?
— Она вышла замуж за школьного психолога по имени Чарли.
— Звучит заманчиво до мурашек. Он небось еще и марки коллекционирует?
— Возможно, она приняла правильное решение.
— Ни одно логичное решение ни разу в жизни не довело меня до добра.
— А сейчас вы счастливы?
— Господи, ну конечно, нет. Я бывшая кинозвезда, которая имеет все шансы окончить свои дни в одиночестве, среди кучи гребаных кошек. Впрочем, если бы я могла прожить жизнь заново, я бы прожила ее точно так же.
— Даже включая все проколы?
— Включая все проколы. Я из тех, кто учится в основном на собственных промахах. Не скажу, будто ошибки сделали меня лучше — я и теперь не подарок. Но мне удалось выжить в мире, где многие не выдерживают и сдаются. Как ваш приятель Бобби. Вся разница между ним и мной в том, что моя планка ожиданий — ниже. Я не нуждалась в любви, лишь хотела как можно дольше оставаться на плаву. Но сейчас я вымоталась, и, если честно, мне уже кажется, что игра не стоит свеч.
— Есть ли жизнь после Голливуда? Право, Анна, вы ведь гораздо умнее, чем зацикленные на своей карьере звезды.
— Голливуд тут ни при чем. Все, о чем я когда-либо мечтала, это быть актрисой, играть. И я занимаюсь этим с восемнадцати лет. Ради этого я пожертвовала всем остальным, но не схожу с ума от жалости к себе — я ведь всегда четко понимала, что делаю. А теперь все это рассыпается у меня на глазах. В Голливуде говорят: твоя карьера проходит те же стадии, что и твои сиськи. Так что мне делать с моими дряблыми сиськами и обвисшим задом, когда телефон почти перестал звонить? А скоро прекратит совсем. Знаете, в чем фатальная ошибка? В том, что ты вкладываешь всего себя, всю свою жизнь во что-то, тебе изначально не принадлежащее. И ведь никто не предостережет тебя от такого шага. Так уж устроена слава: тебя терпят, только пока ты на коне. Одни фильмы сменяются другими. Они приносят тебе внимание публики и деньги, но никто не объясняет, что придет день, когда все это у тебя отберут.
— Но ведь никто не мешает вам сниматься и дальше.
— Где? Думаете, играть в задрипанном ситкоме — значит сниматься? Я начинала с ситкомов, если помните, и поклялась, что ноги моей там больше не будет. Это просто предбанник ада. Нет уж, лучше сразу в петлю. И не надо на меня так смотреть! А что, когда ваша старушка вас покинула, вы ни разу не подумывали о том, чтобы распрощаться с этим миром?
Шпандау промолчал.
— К тому же в Голливуде вовремя уйти из жизни — лучшая реклама. Я не шучу. Вспомните Джеймса Дина. Джорджа Ривза[73]. Сэла Минео[74]. Бобби Дая. Вдруг все твои дерьмовые роли забываются, и все кругом трендят только о твоих успехах. В тот вечер, когда я получила «Оскар», мне стоило бы покрепче обмотать ноги веревкой и сброситься с пирса Санта-Моники.
— Боже, вы знаете, как поддать жару на вечеринке!
— Да, и это хуже всего. От жалости к себе никуда не денешься. И даже меня уже проняло. По-моему, это и есть самый опасный момент. Когда тебя уже с души воротит от всего происходящего. Люди накладывают на себя руки не от боли. Вот почему среди неизлечимо больных так мало самоубийц. Боль еще можно перенести. А что перенести нельзя, так это ощущение полной никчемности и уверенность, что в будущем тебя уже ничего не ждет.
Анна
