Дэниел Депп
Вавилонские ночи
А эту книжку — Джейкобу
Дочь Вавилона, опустошительница! блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам!
Псалтирь, 136, 8
Поп-культура — это новый Вавилон, в который сейчас так мощно стекаются искусство и умы. Это наш ведущий театр секса, главнейший храм в глазах Запада. Мы живем в эпоху идолов. Языческое прошлое, так и не умершее окончательно, вновь пылает в наших мистических хит-парадах звездности.
Камилла Палья[1]
Уведомление автора:
Проницательные читатели наверняка заметят, что автор до безобразия вольно обращается с Лос-Анджелесом, Каннами, Ниццей и тем знаменитым кинофестивалем, который ежегодно проходит сами знаете где.
В действительности автор вольно обращается буквально со всем, что ему в голову взбредет, в том числе и с желанием читателей отложить свое недоверие в сторонку и поскорее погрузиться в интересное чтение.
Например, на бульваре Сансет вовсе не существует агентства «Корен инвестигейшнз», а на рю д’Антиб в Каннах вы не найдете ресторанчика «Ле ван провансаль».
Также, насколько автору известно, в этом симпатичном средиземноморском городке нет никакой старой уксусной фабрики.
Не существует ни Анны Мэйхью, ни Андрея Левина, и, коли на то пошло, насчет членов каннского жюри автор тоже наврал.
Ни один из них не является реальной фигурой.
Ну хорошо, хорошо — почти не один.
Хотя в книгу, вопреки стараниям автора, все же просочилось несколько точных фактов, он убедительно просит представителей международного киносообщества оставить попытки видеть себя в каждом персонаже и впредь не наезжать на автора, столкнувшись с ним на какой-нибудь вечеринке. Еще раз повторяю: вы — это не вы, они — это не они и т. д.
С другой стороны, Кокто однажды сказал, что искусство — это ложь, которая говорит правду. В таком случае, я надеюсь, что книга, которую вы держите в руках, — грандиозная и наглая ложь.
ЧАСТЬ I
ЛОС-АНДЖЕЛЕС
ГЛАВА 1
Фотографии, изображавшие ее обнаженной, покрывали чуть ли не весь пол. Тридцать или сорок снимков формата восемь на десять, аккуратно прилегая друг к другу, краешек к краешку, образовали ковер, расстилавшийся перед ним. Волшебный ковер, здесь, наверху, в его убежище. Здесь, в его особом мире.
Это были компьютерные распечатки не Бог весть какого качества, всего лишь сканы с оригиналов, где бы эти самые оригиналы ни находились. Перека это не волновало. Он потратил две тысячи долларов и не один месяц, чтобы их отыскать. Он прослышал об их существовании и рыскал по Интернету — прямо тут, не покидая комнаты, — пока не вышел на человека, у которого они были. На парня из Сан-Диего. Перек не мог допустить, чтобы их прислали по почте на домашний адрес: маман обязательно приспичило бы взглянуть, что там, она бы отобрала у него пакет, вскрыла и принялась искать, нет ли там какой пакости, предназначенной для глаз ее сынули. Поэтому Перек сам поехал в Сан-Диего и расплатился с тем парнем. На обратном пути он то и дело трогал сверток, лежащий на пассажирском сиденье. Снова и снова.
Интернет — замечательная штука. Там можно найти что угодно, если очень постараться.
И вот теперь она лежала там, размноженная до бесконечности, кокетливо надувая губки, улыбаясь, пялясь на него, выставив напоказ сиськи, а на многих снимках присутствовало и То, что Там Внизу. От этого зрелища Перека подташнивало, но оно и возбуждало. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди, а еще у него сводило желудок и в собственном Там Внизу появились незнакомые прежде ощущения.
Перек снял носки и медленно, как бы сомневаясь, вступил босиком в океан, сделанный из нее, поплыл на сделанном из нее же плоту. Он ощущал под ногами ее плоть, ее тепло просачивалось сквозь ступни и поднималось по всему телу. У него закружилась голова. Перек перевел дыхание и сделал еще один шаг. Между пальцев его левой ноги выглядывал сосок, а краешек правой ступни прижался к ее бедру как к телу возлюбленной. Переку показалось, что он вот-вот отключится. Вот-вот сойдет с ума.
Он не хотел этого. Он поклялся себе, что выдержит. Но все-таки сошел с фотографий и начал раздеваться, пока не стал таким же голым, таким же бесстыдным, таким же беззащитным, как она. А потом вернулся к снимкам и зашагал по ним — медленно, переступая с одного на другой, будто перебирался по выступающим из воды камням через бурную реку. Она хлынула в его тело мощным потоком наслаждения, устремившимся от пола и пронизавшим его насквозь, и Перек ощутил возбуждение, названия которому не знал, его Там Внизу заныло и отвердело, он опустился на нее, на бесконечное количество ее, и обнаружил, что едва может дышать.
Он подумал, не заняться ли Тем Делом… Он занимался этим иногда — после того как в магазин заглядывали кое-какие девчонки и дразнили его. Перек знал, что это мерзко и грязно, он ненавидел себя, когда такое случалось. Сейчас ему хотелось этого особенно сильно, распутные чертенята, поселившиеся в его теле, визжали, приказывая это сделать, но Перек упирался. Он боролся. Нет, твердил Перек. Нет, я не стану. С теми, кого любят, так не поступают, а Перек любил ее всем сердцем.
Взамен он поднялся на ноги и достал из ящичка бритву. Отцовскую опасную бритву с рукояткой слоновой кости и лезвием из золингеновской стали — единственную вещь, которую Перек успел взять после смерти отца, прежде чем мать выкинула все отцовское барахло и запретила сыну произносить его имя. Перек сделал маленький надрез на предплечье. Неглубокий, но в самый раз. Перек уже умел это делать — в последние годы он часто прибегал к такому способу, и теперь его тело представляло собой карту, исчерченную крохотными сморщенными шрамами. Какое-то время он наблюдал, как кровь медленно струится вниз по запястью и стекает в сложенную чашечкой ладонь, а потом принялся макать большой палец здоровой руки в кровь и, опускаясь на колени перед каждой фотографией, старательно ставить багровый отпечаток на каждой груди и между ног. Таким образом он прикрывал ее постыдную наготу и одновременно благословлял — прямо как те священники, которых
