складывалось впечатление, что кто-то перевернул пластинку. И теперь вместо комических куплетов звучала немецкая опера, почему-то исполняемая одним голосом.
— Я экономил всю жизнь. Я, мой отец, дед — все мы были бережливы. Нам все доставалось с трудом. У меня не было замка, как у счастливца Генриха. Так почему теперь я не могу тратить то, что досталось мне с таким трудом? Объясните мне?
К концу поездки Оля знала, в каких банках Альфонс держал деньги до, во время и даже после войны. А также, что он думал об Аргентине, Генрихе и прочем.
— Я знаю, фрау Моника, вы не жена Генриха. Хотя вы очень подходите друг другу. Думаю, вы живете под чужой фамилией…
Оля замерла.
— Вы тоже какая-нибудь фон. Это сразу видно. Скорее всего, сбежали от мужа. Возможно — да, а может, и нет. Моя Марта тоже не моя жена. Но она уехала со мной, а жена — нет. Изображает вдову. Я каждый день вспоминаю ее. Ее и моих девочек. У меня четыре дочки. Генрих счастливец. У него сын. Правда, он его никогда больше не увидит, но все равно. А мы будем гнить здесь всю жизнь. Вы заметили, почти все наши генералы перебрались сюда с семьями? А почему? Потому что уже в сорок четвертом отправили сюда жен. А мы не догадались. Мелкие сошки всегда проигрывают, вам не кажется?
— Все еще может измениться, герр Альфонс, — ласково ответила Оля. — Надо только…
— Что? Выждать? Чего? Вы сами в это не верите, если не глупы. А вы не глупы. Мы просто существуем. А это все труднее и труднее. Потому что денег больше ни у кого нет. Живем на подачки.
В этот момент на Олю снизошло откровение.
«Деньги! Банк! Вот единственное, что может заставить Генриха отпустить меня. Не мои, а его деньги. Начну с Альфонса, потом подберусь к Генриху».
Спящего соседа Оля привезла к себе, уверенная, что застанет там его «жену».
— Как хорошо, что вы зашли к нам, фрау Марта. Генрих поможет вам отвести вашего мужа.
Пока парочка возилась с Альфонсом, Оля успела спрятать паспорт.
— Где он успел так надраться? — ворчал Генрих уже дома.
— Успел. Его плохо встретили в банке. Он очень расстроен.
— Этот осел до сих пор верит, что получит свои деньги обратно. Уму непостижимо! Он…
— Из тех, кто верил в золотого тельца и держал деньги в чистом виде, — продолжила мысль Генриха Ольга.
— А что он мог еще сделать, находясь на фронте? — разозлился Генрих.
— То, что делали многие немцы. Поверь мне.
К разговору о банках они вернулись примерно через месяц, когда пришлось рассчитать прислугу. Деньги, которые выделили Генриху и ему подобным, подошли к концу в прямом смысле.
— Вряд ли мне помогут еще раз, — рассуждал Генрих, — наверное, придется переехать. Я поговорю кое с кем. И…
«И» не случилось, потому что неведомый Оле хозяин всего, что у них было, оказывается, сдал дом Генриху на двадцать лет.
— За это время произойдет много интересного, — приободрился Генрих, который, как в свое время Клаус, легко переходил от полного разочарования к великому оптимизму.
Кроме того, у них снова появились деньги. Вернее, кредит.
— Мы — великая нация, — разглагольствовал Генрих за обедом. — А значит, всегда будем победителями. А я из тех мужчин, которые всегда могут содержать свою женщину.
В этот момент Оля поняла, почему Генрих так остыл к ней физически. Ее он, может быть, и мог содержать, а вот детей точно нет.
«Какое счастье», — подумала она.
На самом деле это была только одна из многих причин, отворачивающих Генриха от почти супружеской постели с Ольгой. Его отталкивал от нее шрам на животе. Эта женщина стала теперь для него просто самкой, а он предпочитал холодную молодую женщину, какой она была в самом начале их знакомства. Дух соперничества жил в нем, не угасая ни при каких обстоятельствах. На его женщину никто не мог посягнуть, и ее чопорность отталкивала большинство мужчин. Поэтому соседка Марта была гораздо желанней. Она не плакалась. Ничего не требовала. Была веселой и… у нее был другой мужчина.
В дни, когда ему надоедала соседка, он утешался с прислугой, поэтому никто не задерживался в его доме надолго.
Он ни разу не пожалел о том, что привез с собой Ольгу, потому что испытывал патологическое удовольствие от того, что не он один страдает о потерянном навсегда ребенке. А еще он плохо переносил одиночество. И в его доме должна была жить хозяйка: аккуратная, преданная женщина. Почти ровня ему. Почти.
Два последующих года прошли для Оли как один нескончаемый душный день перед надвигающейся грозой, которая никак не начиналась, потому что даже намека на ветер не было в их проклятом городке.
Все мысли Ольги были заняты дочерью. Это приводило ее в исступление, но и заставляло держаться.
Генрих пару раз поинтересовался Олиным паспортом, но она неизменно делала удивленное лицо, уверяя, что отдала его в день приезда из посольства и больше не видела. Генриху было лень искать этот ненужный для него документ, и он успокаивался.
Однажды вечером, когда он изнывал от жары и безделья больше обычного, а идти к друзьям было еще рано, он начал привычную игру, целью которой было разозлить Ольгу.
— Тебе не кажется, что все швейцарцы мнят себя знатоками банковских тайн?
Генрих произнес это с улыбкой, которую хорошо знала Оля. Выдать реакцию сразу было небезопасно — у Генриха могло испортиться настроение. Надо было дать ему возможность покуражиться.
— Согласна, дорогой, — ласково сказала Оля.
— А большинство женщин уверены, что могут давать советы по любым вопросам. Особенно, когда речь идет о деньгах, — продолжал Генрих.
— Не согласна.
Генрих поднял бровь.
— Абсолютно все женщины уверены в этом. Все до одной.
Они одновременно рассмеялись.
— Однако согласись, что есть женщины, которые лезут не в свои дела и даже предполагают, что могут знать больше, чем остальные.
Намек был очевидным.
— Увы, Генрих. Есть и такие, — со вздохом произнесла Оля. — Стоит ли осуждать их за это?
— Нет. Что ты, дорогая. Их надо хвалить за это, — голос Генриха набирал силу. — Сколько у тебя денег на счету, Моника? Тысяча? Полторы?
— Денег? Ты сказал — денег на счету?
— Да! — почти закричал Генрих. — Именно так я сказал. Все эти годы ты рвешься забрать какие-то деньги. Ты уже забыла?
— Только тупые люди держат деньги на счетах, — спокойно ответила Оля. — Тебя уже ждет господин Альфонс. Не пей слишком много.
Генрих ушел. Оля надеялась, что его терзают вопросы и сомнения.
«Теперь
