Хотя Приам был утомлён грустной беседой и вином — сон не шёл к очам.
Что-то должно было произойти, и Приам ждал. Грезил и ждал. Так они лежали, не в силах заснуть, пока таинственный голос не сказал из Мрака:
— Чего ты ждёшь?
Надо было уходить. Оставаться во вражеском лагере до утра опасно. Приам встал, и одновременно, ничего не спрашивая, поднялся Идей.
— Давай собираться. А то мы загостились.
В безмолвии они быстро впрягли коней и мулов.
В безмолвии пошли к выходу.
У ворот их остановил голос стражника, но Приам сказал ключевое слово — Афина — и затем добавил: — Открывай. Мы торопимся.
Ворота с трудом растворились, Приам встал в колесницу и поехал первым; вслед за ним шла повозка Идея.
Ровная долина отсвечивала серебром, и по ней прямым путём двигались две большие крылатые тени: впереди упряжка Приама, а сзади — повозка с мёртвым Гектором.
Тело лежало, укутанное, и лишь открытый лик светился в сиянии Луны, голова чуть покачивалась, и еле заметно шевелились кудри.
И следом за колесницей и повозкой двигался неясный гул: будто шум ветра, будто голос моря. Или это гудело рассекаемое время?
Глухо стучали копыта, и медленно вырастала на горизонте огромная тень — Троя.
Город мёртв.
Городу тысяча лет.
И мёртвого воина везли в мёртвый Город.
И удивительная, торжественная тишина стояла кругом: как во время священнодействия.
Поле напряглось и вдруг наполнилось толпами, словно огромная долина Иосафата. Всё было совершенно пусто, безмолвно, — и одновременно ощущалось присутствие двух неисчислимых толп. В молчании стояли они и провожали движение Приама и повозки с убитым воином. Смотрел таинственный монах и молодой священник, и приказчик в польском кафтане. Смотрели купцы и архитекторы, историки и художники — дружина Хранителей, и живых, и мёртвых. И сотни, тысячи людей сошлись и безмолвно приветствовали и благословляли погребальный бег.
Это был триумф.
Это было невероятное торжество, грозная и страшная победа — без рукоплесканий и криков, но, тем не менее — ощутимая и реальная. Победа — кого? Над кем? Непонятно, и потому — страшно.
И четыре тысячелетия собрались, чтобы встретить мёртвого Гектора.
Вывихнутое пространство становилось на своё место. Круг размыкался.
Скрипели кованые ворота Коломны. Илион готовился принять своего царя: сверкнул факел на Скейской Башне, потом другой, третий, и ожил во мраке высокий каменный улей — Священная Троя, и гулко зазвучала круглая броня её стен.
Книга двадцать первая. ПОГОНЯ. СОКРОВИЩЕ
— Как они нас засекли?! — орала Виола. — Уму непостижимо!
— Я говорила: нельзя было ехать на своей машине, — мрачно заметила Ирэн, и голос её не сулил ничего хорошего.
Драндулет Бэзила нёсся из последних сил, а сзади шёл милицейский «жигуль». Когда менты поняли, что мы заметили их и пытаемся оторваться, «жигуль» набрал скорость, собираясь идти на обгон.
Свою цель мы уже проехали, впереди был щуровский мост.
— Разворачивайся, и иди на таран! — приказала Ирэна.
— Ну, сейчас! — прошипел Фома сквозь стиснутые зубы. Машину занесло и развернуло.
— Не посмеют, сволочи, отвернут, — сказала Виола.
— Жми! — крикнула Ирэн.
Девчонки сидели позади нас.
— Август, пригнись!
Я сполз и вжался в сиденье. «Москвич» нёсся вперёд, а перед ним летела невидимая стена ненависти, исходящая от наших ведьм. Всё это произошло в одну секунду. То ли менты сдрейфили от вида несущейся на них безумной машины, то ли почувствовали эту страшную прозрачную стену, но «жигуль» отвернул (мы едва не царапнулись о него), выехал на обочину, врезался в фонарный столб и полетел, переворачиваясь под откос.
— Сворачивай к нашим, — сказала Ирэн. — Если Рома не пригнал папину «Победу», я не знаю, что мы будем делать.
Но опасения её были напрасны. За железнодорожным переездом, у высоких готических башен Старо-Голутвина монастыря притулился домик с обширным гаражом и двором, где уже ждали нас Рома Рабинович (прозванный за свои древневосточные экскурсы Харя Ромы) и отважный Игоряха.
Я сам выбрал их из коломенской тусовки, когда мы давеча ходили в гимназию Подаревской, и я уводил от костра двух греческих воинов. Правда, один греческий воин оказался Рабиновичем, а другой — Игоряхой Пантюхиным. Оба они были крутыми ребятами, но имели каждый свои недостатки. Рома удручал всех своими поисками абсолютной истины, а отважный Игоряха грыз ногти, хипповал, и постоянно ввязывался в драки с какими-то жлобами и гопниками, и поэтому периодически ходил то с подбитым глазом, то с рассеченной губой.
На сей раз на лбу у него светилась свежая ссадина. Он сидел в семейном «жигуле», который уже не раз выручал нас, а Рома пригнал папину «Победу».
Без лишних слов выкатились они, а мы на их место вкатили заслуженный бэзилов драндулет. Закрыли ворота игоряхины и разместились так: в хариной «Победе» сели Ирэн и я, а к отважному Игоряхе залезли Фома с Виолой. Мы поехали вперёд, а отважный Игоряха за нами.
На подъезде к щуровскому мосту Ирэна велела сбавить скорость и, открыв стекло, вслушалась в темноту.
— Там машина, — сказал Рома. — Менты, кажись. Может, тормознём, узнаем как там дела?
— Сколько их? — спросила Ирэн, когда подъехал Игоряха.
— Двое, — глухо ответил Фома. — Оба мертвы.
— Поехали, — сказала Ирэн. — Не будем осложнять себе жизнь.
Вот и всё, господа.
Вдруг откуда-то из темноты Вергилий прошептал:
— Они не стоят слов. Взгляни — и мимо.
— Да, — согласилась Ирэна. — Действительно.
Но с кем она согласилась? Или она тоже слышала шёпот?
Замелькал мост. Внизу сверкала начищенной сталью тихая и широкая Ока. По соседнему железнодорожному мосту побежали огоньки электрички. На коломенском берегу, словно призраки, реяли башни Старо-Голутвина. В Щурове поднимал византийский свой купол храм Троицы. А между ними сверкала Ока, вверху горела Луна, и над водою стучал поезд. А за спиною, под мостом, лежали мертвецы.
Скорость нарастала, и за плечами исчезла река и храмы, потом и Щурово исчезло в тонкой цементной пыли. И куда-то мы неслись, высвечивая фарами тёмный асфальт, а сзади гнались огни отважного Игоряхи.
Чем дальше мы уходили от города, тем хуже становился асфальт. Свернули куда-то, стало изрядно потряхивать. В голове мутилось от зловещих силуэтов, фонари кончились, оставленные позади, а в лунном свете окрестные леса и рощицы казались заколдованными. Миновали деревушку какую-то, и она казалась заколдованною и страшной, будто жили там двенадцать разбойников и атаман Кудеяр.
И тут, как ни странно, начал я грезить. Кажется невероятным, что человек может спать в такой обстановке. Но это был не вполне сон.
Похоже, мы въехали в какое-то особое пространство, которое само по себе грезило, потому что было наполнено призраками,
