испуг мгновенно поглотило отчаяние, вступившее в игру. Едва оно оказалось на поле, как глаза мои защипало. Я понял, что не смогу сдержать слезы.
Поэтому я отвернулся, вышел и закрыл за собой дверь, уже не обращая внимания на две пары глаз, растерянно смотрящих на меня все это время.
С каждым шагом я удалялся от двери, столь желанной всего две минуты назад и столь же ненавистной сейчас. Шаг за шагом я удалялся, а глаза мои щипало все сильней. Шаг за шагом ноги ступали все тверже. Шаг за шагом я разгонялся все быстрее, пока не перешел на бег. И тут из глаз брызнули слезы, а боль пронзила все тело, ударила в мозг, но больнее всего обрушилась на сердце. Нет, не физическая боль. Физическая боль страшна, но ее всегда можно купировать. Я говорю о той боли, против которой нет лекарств. О той боли, что уничтожает все живое в тебе, оставляя лишь тлеющие угольки. Та боль, с которой можно совладать лишь одним-единственным способом — раствориться в ней, вытерпеть ее, какой бы страшной она не была. Пусть она перехватывает дыхание и не дает реветь, пусть сдавливает сердце как смерть своей костлявой рукой, пусть кажется, что проще пустить пулю в висок, чем терпеть эти муки — их нужно вытерпеть. Потому что только через эту боль ты понимаешь себя, выходишь на новый уровень, становишься лучше.
И я отдался ей. Полностью. И она казалась мне в тысячи раз сильней боли в груди. Я бежал рыдая на ходу, все больше и больше отдаваясь этой боли, подпитывая ее воспоминанием, свежим как утренняя роса. Я бежал по коридорам пока свет не перестал освещать мне путь, но я спускался все ниже и ниже, пока не оказался где-то глубоко и далеко. А мне хотелось еще глубже, еще дальше, мне хотелось оказаться на другой планете, в другом мире.
Я остановился. Вокруг был холод и тьма, но они не шли ни в какое сравнение с теми холодом и тьмой, что главенствовали сейчас в моей душе. Слезы текли солеными ручьями по моему лицу, боль достигала немыслимых высот и, повинуясь ей, я сделал одно, что могло мне сейчас помочь. Единственное, что мне по-настоящему хотелось сделать. Запрокинув голову и ударив руками по воздуху я закричал. Закричал так, что оглох от своего же крика. Кричал так, что горло болело, как будто медленно трещали голосовые связки. Но я кричал. Когда воздух заканчивался я кричал молча. Когда горло невыносимо болело, я кашлял, но пытался кричать. Я ничего не видел в кромешной тьме и не мог понять — это было взаправду или я видел то, что творилось внутри меня…
Не знаю сколько времени прошло прежде чем я поднялся вверх, вышел из тьмы в прямом и переносном смыслах. Но в общей зале уже горел тусклый свет, а коридоры погрузились в дремоту. Я медленно прошел вдоль длинного стола увидев, что на моем месте что-то стояло. Это была большая тарелка, накрытая сверху прозрачным блюдом для сохранения тепла. А рядом лежала записка, с хорошо знакомым почерком.
«Чтобы не случилось, — говорилось в ней, — ты должен заботиться о себе. И о своем организме… И еще — помни, мир это не только то, что ты видишь перед собой. Мир это то, что окружает тебя, а значит это то, что не всегда можно рассмотреть и потрогать».
Я криво улыбнулся и поднял блюдо. Под ним оказалась солидная порция каши, с несколькими кусочками мяса. Вся еда была почти остывшей, но еще достаточно теплой, чтобы ей можно было насладиться. Картинка в глазах вдруг стала нечеткой, и я ощутил соленый вкус на своих сложенных в кривую улыбку губах.
2.13
— Слейвин!!! Слейвин!!!
Голос, как вспышка на пороховой дорожке в несколько мгновений достигающая одного конца от другого, пронесся ко мне сквозь сон и забытье, и вырвал в реальность. Я почувствовал, что меня трясут, ощутил боль и открыл глаза.
— Ну наконец-то! Слава Богу! — Лея отпустила мои плечи. — Я бужу тебя уже минут десять. — Выглядела она обеспокоенно. — Эй, ты, надеюсь, не собираешься опять спать? Слейвин?!
— Да нет. — Я потер глаза кулаком и сел в кровати. Грудь действительно болела. — Что случилось?
— Танк перехватил сигнал.
— Что? Какой сигнал?
— Подробности потом, пошли! — Она потянула меня за руку, вынуждая вставать. Стало больно и это отразилось яркой гримасой на моем лице. — Прости. — Лея закусывала губы. — Нет времени, потерпи.
И я терпел. Поднялся, накинул футболку и, слегка поддерживаемый Леей двинулся по коридору. Вчерашняя пробежка дорого мне обошлась — грудь болела почти так же как в первый день, даже жилет не особо спасал. А вообще, вчера было мутным и далеким… пока я не начинал вспоминать все в деталях.
— Так что случилось? — Я постарался отогнать воспоминания, сосредоточившись на насущном.
Лея косо посмотрела на меня.
— Не знаю, что там у тебя произошло, но пока ты вчера пропадал, Танк поймал радиосигнал. Слабый, совсем. Разобрать что-либо было невозможно. Но, долгие часы возни, некоторый апгрейд оборудования и ночью сигнал стал чище.
— И что там?
— Люди.
— Вы уверены? Это не может быть?..
— Не знаю. — Лея была сурова. Весьма. — Есть только один способ это узнать.
— С ними удалось поговорить?
Этот вопрос я задал когда уже мы заходили в общую залу. Там были все… Я не смотрел на Рику, бросил мимолетный взгляд на Хантера, постарался не встречаться глазами с рассерженным Данте, глянул на совсем потухшую Катю и остановился на Танке. Склонившись над столом, он изучал карту, в края которой уперся своими ручищами.
— Да, насколько это возможно в наших условиях. — Танк поднял на меня хмурый взгляд. — Если бы не твое состояние, я бы тебя хорошенько отделал. Говорю это при всех.
— Я… — мое колебание родилось от того, что не в силах справиться с гребаной природой человека, я все же исподтишка глянул на Рику. Там, в ее глазах то есть, были и страх, и смущение, и неловкость, и растерянность, и признание вины, в общем все. — Прошу прощения, больше не повторится. — Твердо закончил я, чеканя как великолепно вымуштрованный солдат. Лея стояла рядом, за моим правым плечом и это здорово меня поддерживало.
— Добро. — Танк кивнул и вернулся к карте. — Связь хреновая, слышно было неважно, но главное удалось разобрать — их сорок два человека, почти половина бывшие полицейские. Шесть детей. С припасами у них не ахти, зато оружие кое-какое есть. Это хорошие новости.
— Ты
