Милу механически шагала к экипажу, стоявшему за воротами. Брэм пристроил корзинку на сиденье, а девочка дрожащими пальцами расстегнула застёжки, чтобы положить внутрь тряпичную кошку.
Поверх одежды, на том же месте, что и всегда, лежали её сокровища: прядь кудрявых рыжих волос, перевязанных изумрудной лентой, портрет маленькой Милу углём, афиша Цирка де Люмьер и, конечно, «Книга теорий». Путь до Антверпена очень долгий. У неё будет время, чтобы заполнить чистые страницы новыми теориями о том, где может находиться отец.
Милу открыла книжку. В «Малютке-тюльпане» та всегда служила ей утешением, но теперь всё стало по-другому: прежнее тёплое чувство сгинуло.
Милу перевернула первую страницу, и ей в глаза бросилась одна строчка.
«Моя семья никогда бы не бросила меня…»
Сем отказался покинуть их, хотя ценой стала его заветная мечта.
Они все присоединились к Милу. Ушли из «Малютки-тюльпана» и добрались до мельницы Поппенмейкеров. Несмотря на риск, друзья остались здесь, чтобы заработать деньги и выплатить пошлину. Они вытащили её из ледяного канала и привезли домой. Потом опять появился Ротман: когда он схватил её за волосы, все четверо и не думали бежать врассыпную. А сейчас она, Милу, бросает их.
– Запрыгивай, – сказал Брэм, похлопав по передней скамье. – Дорога дальняя…
– Подожди, – пробормотала Милу.
Она потёрла уши, надеясь, что пощипывания или покалывания подскажут верное решение. Но интуиция молчала.
Девочка опять их потёрла.
Брэм удивлённо посмотрел на неё.
– Что у тебя с ушами?
Милу опустила руки и вздохнула. Ей вспомнились слова Эмельяны.
«Тень следует за тобой… мёртвая».
А вдруг это была её мать? Но почему Лизель не помогает ей, когда Милу так нужна подсказка?
Но девочка уже знала ответ. Только она одна и могла принять решение.
Она подняла взгляд на Брэма, который ждал, когда она заговорит.
– Мы могли бы остаться на мельнице, – произнесла она. – Вместе мы могли бы сделать театр таким, каким он был в мечтах Лизель.
– Милу…
– Ты прятался двенадцать лет. Ты почти забыл её.
Взгляд Брэма метнулся к дереву и могилам в саду. На мгновение он закрыл глаза.
– Забыть легче, чем помнить. Это не так больно.
– Моё место здесь, – продолжала Милу. – Я никогда её не знала, но всё равно хочу чтить её память… и ещё – быть с ними.
Она повернулась и указала на четыре лица, прижавшихся носами к окну кухни.
– Я их не брошу.
Брэм мрачно кивнул и вздохнул.
– Значит, тебе следует остаться.
– А ты?
Она прочитала его ответ по скорбным морщинам, избороздившим лоб. Милу понимала, что напоминает Брэму о дочери, которой он лишился… и о молодом человеке, который всё равно что украл Лизель у него. Не одно только пребывание на мельнице угрожало разбивать кукольнику сердце день за днём.
Единственное, что Брэм мог сделать, чтобы просто пережить горе, это забыть его.
Брэм Поппенмейкер не готов всё вспомнить. Возможно, он никогда не будет готов.
Милу взяла корзинку в форме гроба.
– Opa[14], прощай.
Он провёл рукой в перчатке по её щеке.
– Прощай, маленькая Милу. Пока что.
Она быстро кивнула ему и повернулась к мельнице.
Её друзья уже высыпали на улицу, они пребывали в полнейшем изумлении.
Эг покачал головой.
– Ты…
Лотта моргнула.
– Ты же не…
Сем открыл было рот, а потом икнул.
Милу поставила корзинку на землю.
– Я не могу уехать. Тут мой дом. А вы – моя…
Она не смогла договорить, потому что все четверо бросились к ней и задушили в отчаянных объятиях.
– Семья, – сказала Фенна: её личико затерялось среди свесившихся прядей волос Милу.
Когда Милу отстранилась, то улыбнулась друзьям, радуясь, что больше у неё внутри ничего не ноет и не скручивается от боли. Она знала, что сделала правильный выбор.
– Да. Вы – моя семья.
Оглянувшись, она заметила, что Брэм до сих пор наблюдает за ними. Он слегка улыбнулся ей, кивнул, а затем цокнул языком, подав сигнал лошади. Колёса затрещали, копыта застучали, и экипаж медленно покатил прочь, покидая мельницу.
Брэм Поппенмейкер уехал.
Снова.
44
Милу устроилась на нижней ветке тиса, а карета Брэма катила по дороге вдоль канала.
