Мои выводы привели меня к убеждению, что новый таможенный союз неприемлем, по крайней мере, на первое время; новый торговый договор желателен, а более тесное объединение армий – сильно сокращенных после войны – безопасно. Я был убежден, что компромиссный мир повлечет за собою разоружение, и поэтому будет иметь большое влияние на значение военных соглашений. Затем, я был также уверен, что заключение мира повлечет за собой новое соотношение сил европейских государств – и, следовательно, те или иные политические или роенные соглашения с Германией не смогут иметь такого значения, как экономические.
Разработка этой программы натолкнулась, однако, на чрезвычайно резкое сопротивление императора; особенно его неудовольствие вызывали проекты военного сближения.
Когда попытки тщательного их рассмотрения были приостановлены ввиду сопротивления короны, я все-таки велел созвать совещание по экономическому вопросу. На это император написал мне письмо, в котором запрещал всякие дальнейшие переговоры. Я ответил мотивированным докладом, в котором подчеркивал необходимость продолжать переговоры.
Таким образом вопрос этот стал «больным». Он отдалил меня от императора. Император не давал разрешения на дальнейшие переговоры; я же, несмотря на это, продолжал вести их. Император знал это, но уже не возвращался к своему запрещению. Между тем громадные претензии германцев страшно отягчили переговоры, так что они продолжались вплоть до моей отставки с большими промежутками и в очень вялом темпе.
После моей отставки император поехал с Бурианом в главную квартиру. Начались Зальцбургские переговоры, которые, по-видимому, велись в более усиленном темпе.
X. Брест-литовск
Наступление Керенского и русские партии. – Большевики. – Путешествие в Брест-Литовск. – Генерал Гофман. – Иоффе, Каменев, Биценко, Кюльман. – Мир без аннексий. – Угрозы болгар. – Германцы боятся, что Антанта может согласиться на общий мир. – Гофман об окраинах. – Гневная телеграмма Гинденбурга об отказе от всего: ежечасные вызовы по телефону Людендорфа. – Русская точка зрения и забастовка протеста. – Украинцы. – Приезд Троцкого. – Требование Чернина сохранить за собой свободу действия в случае разрыва сношений между германцами и русскими. – Троцкий принимает ультиматум. – Гофман хочет еще раз хорошенько ударить русских по голове. – Его неудачная речь. – Голод в Австрии. – Троцкий рассчитывает на мировую революцию. – Чернин в Берлине: Гертлинг и Людендорф. – Телеграмма императора Вильгельма с требованием Лифляндии и Эстляндии. – Мир с Украиной. – Хлебный мир.
Летом 1917 года мы получили сведения, делавшие предстоящий мир с Россией вполне вероятным. 13 июня 1917 года я получил из одного нейтрального государства отчет, сообщавший:
«Русская пресса, как буржуазная, так и социалистическая, обрисовывает следующее положение вещей.
На фронте и в тылу идут ожесточенные споры по поводу ожидаемого Антантой наступления против Центральных держав. Керенский объезжает фронт, чтобы воодушевлять войска своими речами. Большевики, то есть социал-демократы под предводительством Ленина, в их печати выступают решительными противниками наступления. Но и большая часть меньшевиков, то есть партия Чхеидзе, к которой примыкают два министра, Церетели и Скобелев также высказываются против наступления. Разногласие по этому вопросу является серьезной угрозой единству партии, и без того соблюдаемому с большим трудом. Часть меньшевиков, известных под именем интернационалистов (так как они стремятся к восстановлению Интернационала) или циммервальдистов, и кинтальцев, под предводительством вернувшегося из Америки Троцкого-Бронштейна и вернувшихся из Швейцарии Ларина, Мартова, Мартынова и т. д. далее, стоит в резкой оппозиции большинству партии, как по этому вопросу, так и по вопросу о вступлении меньшевиков в состав Временного правительства.
Зато Лев Дейч, один из основателей партии правоверных марксистов, заявил на публичном заседании партийного съезда, что он выходит из партии, потому что, по его мнению, она недостаточно патриотична, так как не стремится к решительной победе. Вместе с Георгием Плехановым, он является одним из главных столпов русских “социал-демократов”, образующих так называемую по издаваемой ими газете группу “Единство”. Однако количество ее сторонников и влияние ее так незначительно, что никакой роли она не играет. Официальный орган меньшевиков, “Рабочая газета”, вынужден поэтому занять среднюю позицию, и большинство печатаемых им статей направлено против наступления.
Наибольшим влиянием в будущем будет, вероятно, пользоваться партия социалистов-революционеров, которым удалось направить по своему руслу все крестьянское движение. Чернов, нынешний министр земледелия, является ее представителем в совете министров. Доминирующее значение ее видно также из того, что на всероссийском съезде крестьянских депутатов в исполнительный комитет Совета крестьянских депутатов избраны преимущественно социалисты-революционеры и ни одного социал-демократа. Часть этой партии и, по-видимому, мало влиятельная часть социалистов-революционеров, группирующаяся вокруг органа “Воля народа”, вместе с Плехановым и буржуазной прессой требуют наступления ради облегчения союзников. Зато партия Керенского, трудовики, также как и примыкающие к ним народные социалисты, представителем которых в совете министров является министр продовольствия Пешехонов, еще не выяснили своей позиции по отношению к политике Керенского; по этому вопросу из устно передаваемых сведений, так же как из отдельных замечаний, проскользнувших в русской печати, как, например, в “Речи” можно вывести, что здоровье Керенского таково, что в ближайшем будущем можно ожидать смертельного исхода. Зато официальный орган Совета рабочих и солдатских депутатов, газета “Известия”, часто и настойчиво подчеркивает безусловную необходимость наступления. Характерно, что речь министра земледелия Чернова, произнесенная им на крестьянском съезде, была истолкована в том смысле, что он против наступления, и он был вынужден оправдывать себя перед своими товарищами в Совете министров.
В то время как в тылу царит серьезное разногласие по вопросу о наступлении, фронт также мало расположен перейти в наступление. Вся русская пресса сходится в констатировании такого настроения и лишь комментирует его различно – то с одобрением, то с досадой. Против наступления в первую очередь пехота. Энтузиазм силен только среди офицерства, кавалерии (или, вернее, части ее) и артиллерии. Правда, что они склоняются к мысли о наступлении и по другой причине: из надежды при случае свергнуть революционный режим. В то время как большинство русских крестьян не имеет больше пяти десятин на душу, а три миллиона крестьян безземельны, у каждого казака имеется свыше сорока десятин; указания на эту несправедливость встречаются постоянно во всяких обследованиях аграрной реформы. Это является достаточной причиной особого положения, занимаемого казаками во время революции и делавшего их раньше надежнейшей опорой царя.
Для характеристики настроения на фронте чрезвычайно знаменательны следующие подробности: 30 мая, на заседании всероссийского съезда офицерских депутатов, один из представителей офицеров Елизаветградского гусарского полка, стоящего на страже идеи наступления, сделал следующее любопытное заявление: “Вам всем известно, какая разруха охватила фронт. Пехота перерезает провода, соединяющие ее с ее батареями. Пехота утверждает, что солдаты не останутся на фронте больше месяца, что они пойдут домой”. Чрезвычайно поучителен также доклад одного делегата, сопровождавшего на фронт французских и английских социалистов большинства. Он был напечатан 18 и 19 мая в “Рабочей газете”, органе меньшевиков, то есть Чхеидзе, Церетели и Скобелева. Социалистам Антанты было прямо указано, что русская армия не хочет и не может дальше драться ради империалистических целей Англии и Франции. Положение транспорта, продовольствия и фронта, так же как опасность, которую представляет для революционных завоеваний дальнейшее затягивание войны, требуют быстрого окончания войны.
