Махидиль сладко потянулась, взяла полотенце, мыло и пошла умываться. Потом снова стояла у окна и не заметила, как в одно мгновение за окном опять потемнело. Хлынул дождь. Крупные капли потекли по стеклу, как слезы по щекам ребенка.
Дождь долго хлестал крыши вагонов и вдруг перестал. Но светлей не стало. Поезд подходил к станции.
На перроне толпились встречающие. Махидиль никого не ждала, никого не известила о своем приезде: стоит ли беспокоить людей, чтобы тащились в такую даль?
Наконец, поезд остановился. Махидиль взяла в одну руку плащ, в другую чемодан и, невольно выглянув в окно, от неожиданности отшатнулась. У газетного киоска на скамье сидел Гулям-ака. Что это значит? Кого он встречает? Откуда он мог знать, что она приедет именно сегодня?
Махидиль со всеми вместе вышла на перрон и стала около вагона. Ноги не шли. Хотела окликнуть Гуляма-ака, озирающегося по сторонам. Но не получилось: пропал голос. Потом вдруг ноги понесли ее. Она шла прямо на отца. Они встретились глазами. Гулям-ака улыбался.
Девушка вдруг остановилась в каком-то оцепенении.
Гулям-ака испугался, обессиленный, присел на скамейку. А Махидиль, словно обезумевшая, побежала и скрылась в толпе пассажиров.
Автобус, в который вбежала Махидиль, стал заполняться. Около Махидиль сел старик.
— Вы нездоровы, дочка? — Он вынул из кармана маленькую коробочку и протянул Махидиль таблетку. — Положите под язык, не смущайтесь.
Она послушалась. Ей стало легче. И она с ужасом подумала: «Что я наделала?»
— Остановите, остановите! — закричала она, вскочив с места. В переполненном автобусе зашумели. Работая локтями, Махидиль пробралась к выходу.
Она вернулась на перрон, но он был пуст. Не было никого и у газетного киоска. Махидиль опустилась на скамью, на которой несколько минут назад сидел Гулям-ака.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
I
Надыр оказался неутомимым работником. Бригада, которую он возглавил после дядюшки Ходжаназара, полугодовую норму выполнила за четыре с половиной месяца. О них писали в стенной газете, говорили по радио.
Участку Махидиль одному из первых было присвоено звание коллектива коммунистического труда. В прорабской хранилось переходящее Красное знамя, врученное за победу в соревновании.
В начале ноября на участок поступило известие о переезде. Пришел конец зимовкам в сырых бараках и вагончиках: в оазисе Гавхона на холмах построили новые деревянные двухэтажные дома. Здесь же жили рабочие из оазиса Туякбоши. На работу ездили на машинах.
Махидиль поселилась при своей прорабской. Она решила уговорить Зубайду снова, как прежде, жить вместе, но та сказала, что уезжает, и подала заявление с просьбой освободить ее от работы. Махидиль отказалась подписать заявление.
— Что заставляет тебя бросать стройку?
— Состричка, не надо, не мучайте меня. Я все равно уеду. Так уж я решила.
— А если я не разрешу?
— Я уеду все равно.
Махидиль села рядом.
— Скажи правду, может, кто тебя обидел?
— Нет.
— Тогда не глупи. Подумай сама: ну, уедешь, а дальше что? Ты же всего-навсего десятилетку окончила, был бы у тебя диплом — другое дело. Чего тебе не хватает? Должность не нравится? Переходи на другую работу.
— Нет, сестричка, не уговаривайте, я же не маленькая. Понимаю. Здесь хорошо. Только я сама себя перестала понимать... — неожиданно призналась она. — Так тоскливо становится на сердце, жить не хочется... Все опостылело. Ничто не радует. Не могу остаться... Умру здесь — сами отвечать будете. Лучше отпустите.
— Подожди! — Махидиль строго посмотрела на нее. — Я знаю, куда ты едешь. Ты хочешь бежать к нему. Скажи правду, между вами что-то было? — Махидиль подумала о худшем: уж не ребенка ли она ждет? — Скажи, скажи правду, Зубайда! — просила она.
Зубайда смело глянула ей в глаза:
— Чему быть, того не миновать. Пусть вас это не беспокоит.
Махидиль вспылила:
— Как у тебя только язык поворачивается говорить мне такое? Ведь я тебе как сестра! Почему же мне не беспокоиться? Разве я могу спокойно смотреть, как человек идет ко дну? Нет, пока ты в своем уме, одумайся. Не губи свою жизнь. Ведь он подлый человек. Неужели не видишь? Ты просто дурочка. Он поморочит тебе голову, а потом все равно бросит. Поняла? У него жена, двое детей! Какой человек может бросить жену и детей?
— Не любил ее, вот и бросил.
— Он и тебя не любит, и тебя бросит — пойми! Возьмись за ум. Не мучайся сама и не разрушай чужую семью. Если ты уважаешь себя — не поедешь к нему.
Зубайда заплакала.
— Вам легко так говорить... Будь вы на моем месте... Я люблю его. Со мной в первый раз такое... Мне очень трудно! Без него умру! И он говорил в письме, что любит. Вот... — Она вытащила конверт, сложенный вдвое. — Разве любить грешно, а? Разве дело в том, что есть дети, жена? Разве настоящая любовь думает об этом?
— Ты совсем обезумела, Зубайда! Где же здесь настоящая любовь с его стороны?.. Трудно ему стало, разоблачили его, вот он и хочет забыться на время... За твой счет. В таких случаях сердце не советчик. Надо головой думать. Ты же знаешь, дом не строят на песке, его унесет ветер. Есть столько прекрасных ребят. А Хашиму Тугановичу не верь. Такие, как он, любят водить за нос дурочек, подобных тебе, и только. Давай отложим разговор. На, возьми заявление.
Махидиль пододвинула к ней листок.
Зубайда задумалась, потом бросилась к двери, не взяв заявления. Но прежде чем уйти, она порывисто обернулась и сказала:
— Вы еще не знаете меня. Не дадите расчет — не надо. Без расчета уеду, если уж задумала.
Махидиль хотела было остановить ее, но как-то сникла, исчерпав запас слов. Видно, плохая из нее воспитательница. Она передразнила себя, вспомнив, как уговаривала Зубайду: «В таких случаях сердце не советчик». Это легко со стороны говорить. А если Зубайда, как перепелка, попала в клетку? Как тогда быть?
Она видела в окно, как Зубайда проголосовала, и самосвал притормозил.
Махидиль с досады вскочила и заходила из угла в угол. На столе лежали наряды, чертежи. Она с
