«мерседес» стоит во дворе?
– Серебристый? Мой. Поехали, поехали, ты голодная? Я тебя там покормлю. У них закрытая вечеринка, я хочу тебе все показать. Тебе надо видеть побольше хорошего, чтобы знать, к чему стремиться. А то киснешь в своей убогой газете. Слушай, может, тебя там где-нибудь пристроить?
– Официанткой?
– Да зачем? В пресс-службу, в пиар… Надо подумать. Эх, Лидуся, у меня теперь одна мечта: чтобы у тебя все было хорошо. Свои дела я устроила, теперь я хочу, чтобы у тебя устроилось. Меня прямо распирает. Я все думаю: хоть бы у Лидуси все было хорошо. Лидуся заслуживает.
Обычно Лидуся не любит, чтобы о ней говорили в третьем лице, но тут она даже не успевает возмутиться: они действительно садятся в серебристый «мерседес». Внутри у него серая кожа, темные деревянные панели. И телевизор, который, впрочем, работает только в пробках. В остальное время он пишет по-английски, что работать не будет из соображений вашей безопасности. Потому что вы не жалкая неудачница, вы большой человек, и ваша безопасность стратегически важна для мира.
Пробок, как назло, нет, даже на Рублевке. Дорога весело изгибается, словно и у нее хорошее настроение. В районе Жуковки на их машину буквально падают дома, здесь каждый сантиметр возделан. Они словно и не за городом: дома многоэтажные, диковинные какие-то. Деревенская площадь справа по ходу горит нездешними огнями ресторанов, бутиков, фарами низких машин, огни расплываются в дожде, текут каплями по стеклу.
– Знаешь, почему это направление стало престижным? – спрашивает мать. – Здесь очень хороший климат. Нетипичный для Подмосковья. Воздух сухой, песок и сосны. Я, конечно, нормальную землю люблю, чтобы липла, но песок суше, спору нет.
– Это верно, – говорит шофер. – Климат здесь чудесный. Но в остальном – дурдом. Раньше мы жили, не тужили. А сейчас дурдом.
– Вы местный?
– Так точно. Я из Горок-10.
– Как вас там, сильно давили? – с улыбкой спрашивает мать.
Ну с каждым она готова говорить о чем угодно! Даже с шофером.
– Очень сильно. У моих родителей была колхозная земля… Все потеряли. По глупости.
– Из-за райских птиц, – весело говорит мать.
Любит она ляпать невпопад, чувство юмора у нее своеобразное. И как ее взяли в серьезное место?
– Из-за райских птиц, – вежливо соглашается шофер.
Шурша шинами, «мерседес» сворачивает в сосновую глубину. Открываются семиметровые ворота, потом еще одни ворота – кованые – охраны-то! Может, ненароком к президенту свернули? Аллеи разбегаются от дождя под сосны, встают нежно-желтые особняки. Кремовые особняки сладкой жизни.
На пороге одного из них стоит шикарная женщина, стройная и загорелая. Она стоит с бокалом, прислонившись спиной к колонне, на плечах у нее меховое манто.
Это даже смешно, настолько похоже на голливудский фильм. Сейчас должен выйти мужчина во фраке?
Она вдруг понимает с какой-то болезненной остротой, что временно здесь, и даже не надо смотреть. Не надо травить душу. Только-только все успокоилось, только затянулось первой розовой пленкой. Рвать такую пленку на ране – это больнее, чем сама рана.
«Мы приехали сюда слугами» – угрюмо думает Лидия.
Мать по-своему растолковала ее злой взгляд и спрашивает: «Проголодалась? Ну потерпи».
Они идут по коридорам, по паркетам, по лестницам с латунными держателями для ковров, где-то далеко играет музыка и раздаются взрывы хохота. Мать показывает Лидии эти помещения для слуг, потом кормит в кабинетике – это ее кабинетик? Похож на кабинетик в овощном магазинчике, который она столько раз описывала в своих сладких рассказах о прошлом.
«Это не объедки?» – хочет спросить Лидия, но не спрашивает. Ест, давится. На тарелке креветки, зеленые листья, крабы, тарталетки с черной икрой, кусок отбивной, господи, она все навалила на одну тарелку и радуется.
– Красотища, правда? – спрашивает. – Я последние дни как во сне – такое место. Ну, дворец, Лидусь, настоящий дворец. Я и не думала, что на старости лет буду окружена такой роскошью.
Лидия кладет вилку. Настроение у нее испортилось окончательно.
– Не совсем точная фраза, ты не находишь? – говорит она.
– Что ты имеешь в виду?
– Что «окружены роскошью» те, кто здесь отдыхает. А не те, кто работает.
– И ты еще гуманитарий? – шутливо ужасается мать. – Ты не видишь прямого значения слов! Да и те, и те окружены роскошью. Они в одинаковых условиях.
– Нет, они в разных условиях, мама.
Стоит ли начинать этот разговор, корит она себя, но иногда трудно остановиться.
– Лидусь, ну зачем ты все усложняешь? Я нахожусь в таком чудесном месте, может быть, лучшем месте в нашей стране, ты же не будешь с этим спорить? Сосны, этот дворец, а запах какой? А? Богатый запах, Лидусь. Это пахнут сосны, духи и дымок для гриля. Я вчера разложила этот запах на составляющие. Разгадала его формулу. Ай да я! Ты знаешь, какой у меня нюх?
Она заливисто смеется.
– Чудесный запах, – без улыбки соглашается Лидия. – Но это не твои сосны, не твои духи, не твой дымок для гриля.
– Да как же не мои, если я ими дышу?
– Да не твои.
– Да мои, Лидусь! И креветок ты только что поела. Так же, как и гости. Даже больше, Лидусь, потому что одна порция – семь тигровых креветок, стоит пятьдесят евро, особо не разбежишься, даже гости крякают. А ты четыре порции съела. Как олигарх! – Мать хохочет на весь кабинетик. – Ты сама себя отравляешь ненужными мыслями. Все проблемы у тебя внутри, не снаружи.
– Ладно, мамуль, – Лидия вздыхает. – Наверное, ты оптимистка, а я пессимистка. Глупо спорить.
– Да, лучше не спорить, – соглашается мать. – Кстати, я поговорила с Аркадием Артуровичем. У них есть место в пиар службе.
– Пиар – это не мое.
– Как не твое? Ты же журналистка.
– Это другая профессия. Можно сказать, противоположная.
– Как противоположная? Аркадий Артурович сказал, что у них работают журналисты.
– Бывшие. Те, у кого не получилось.
– А у тебя получилось?
Видимо, такой уж день выдался. Без споров никак.
– Нет, мама, – ненавистно говорит Лидия. – Получилось у тебя. Ты сидишь тут на задворках чужого пира и радуешься этой тарелке. Ты королева мира.
– Господи! Ну почему ты так криво все видишь?
– Потому что не надо меня унижать. Я журналистка. По сравнению с пиарщиками это крутая профессия.
– За тридцать тысяч рублей? А у них зарплата две тысячи долларов.
– Деньжищи-то какие!
– Тебе надо сразу все? – догадывается мать.
– О да, я похожа на человека, которому надо сразу все.
– Лида… – Мать вздыхает. Лицо у нее серьезное, неподвижное, без этих ее восторженных двиганий бровями, губами, зрачками. – Ты считаешь, что жизнь ужасна?
– Разумеется, она ужасна. Ведь мы однажды умрем.
