другой — встанет король.
— Пересеку черту и сразу жизнь поменяется.
— В Союз пустят?
— Мне и не запрещали въезд.
— А я слышал другое.
Слухов обо мне ходило много. Что я дезертир, сбежавший из части. Что я продался душманам и являюсь позором советской армии. Чуть ли не участвовал в расстрелах. Особенно один журналист из Известий изощрялся в придумках. Первая порция слухов и газетных пошла, когда меня с Морозовым выдвинули первый раз на Нобелевку. Вторая волна случилась после того, как я с Бабичем, который пошел на поправку, оказался в Швейцарии и дал интервью местным СМИ о всех своих злоключениях в Афгане. Фамилий особо не скрывал, описал все беззаконие с призывом, с попытками меня прикопать по-тихому. Журналисты как-то прознали, что я работал в Кремлевке и пользовал «небожителей». Выезжал на прокапывание к деткам, спасал жизнь высокопоставленным наркоманам. Все хотели «жареных» подробностей, скандала. Но тут у меня хватило ума уйти в несознанку. Дескать, врачебная тайна, не имею права. Зато перевод некоей суммы Красному Кресту на, прямо говоря, выкуп наших пленных, никто не афишировал. Я — в первую очередь. Не для рекламы делалось.
Попутно Паульсен через своих знакомых в Минздраве довел до «небожителей», что Аню бы надо выпустить из Союза. Невесте все никак не давали выездную визу. Только в восемьдесят третьем году, когда покончил с собой Щелоков и Андропов плотно сел на «трон», дело сдвинулось. Со мной встретился тайком советский консул в Швейцарии. Обговорил условия. Никаких тайн я не раскрываю, мемуаров не пишу. Советский строй не порочу, а доходами от димебона надо бы поделиться. В Союзе узнали, что мы продали лекарство Пфайзеру за сорок семь миллионов долларов. Подтвердился его эффект, облегчающий болезнь Альцгеймера — американцы рассчитывали поднять в ближайшие годы стольник, а то и больше. Само собой, я отказал хитрозадым дипломатам. Советская медицина получила от меня ингибиторы АПФ на несколько лет раньше. Они одни, если с умом распорядится, принесут стране миллионные прибыли. Может даже больше, чем димебон. Плюс исследования по хеликобактер. Тут у нас тоже приоритет, в ЦКБ приезжают иностранцы лечить язву. Валюта!
Консул взял время переговорить с Москвой, а я, не надеясь особо, послал весточку Чазову. Хоть и не помог он мне в моей афганской эпопее, но запомнить Панова должен был. И вот вдруг Евгений Иванович прилетает в Швейцарию! Телефонный звонок, обед в лучшем цюрихском ресторане.
Андропов решился на трансплантацию почек. Найден наиболее подходящий донор, все готово. Требуется только иммуносупрессивный препарат — циклоспорин. Высокой очистки. Дескать, у Ферринга самая лучшая лаборатория в Европе, давайте поможем Генсеку. А уж он в долгу не останется. Чазов заверил меня, что уже завтра Аня вылетит в Швейцарию.
Тут я, конечно, задумался. Сильно так. В моей истории Андропов так и не решился на пересадку почек, до упора лежал на гемодиализе. Судя по обмолвкам Чазова, проблема с диализом была в том, что стопроцентной стерильности достичь невозможно. Периодически возникают флегмоны — гнойные воспаления. Похоже, от одной из них Андропов скоро и загнется. Если не помочь.
Но почему он решился на пересадку? Что в этой ветке истории пошло по-другому? Где я успел раздавить бабочку? Загадка. Циклоспорин высокой очистки я нашел, передал Чазову — меченый все хуже в Кремле, чем Андропов. И уже на следующий день обнимал Аню. Досталось ей — мама не горюй. Военкомат сообщил о моей смерти, у девушки последовал сильный нервный срыв, два месяца в психушке. Еще полгода восстанавливалась, родители не давали нам общаться — выкидывали письма и телеграммы. Потом как-то получила доступ к международному телеграфу — похоже, Брежнева поспособствовала — дозвонилась сама. Это был очень тяжелый разговор. Причем приходилось учитывать, что нас слушают «глубоководные бурильщики». Но как утрясли все, я пообещал забрать девушку из Союза. И обещание сдержал.
Поженились мы весной того же восемьдесят третьего года, церемония была скромная — только мы со свидетелями. Еще через неделю состоялась успешная пересадка правой почки Андропова. Через два месяца — левой. Генсек быстро пошел на поправку. Спустя год он уже разъезжал по командировкам, по телевизору выглядел бодрым, румяным. Еще больше закрутил гайки в стране — прижал региональные элиты хлопковым делом, даже посадил каких-то первых секретарей обкомов. Я не вникал, но немного следил за делами на родине. А также внимательно наблюдал за карьерой Давида. По моей просьбе Чазов взял его себе под крыло, продвинул на должность старшего хирурга. Дела «князя» пошли в гору — он провел несколько сложных трансплантаций, установок стентов, плотно занималось эндоскопией. Мы тоже переписывались, я старался отправлять другу все самые передовые публикации по малоинвазивной хирургии, что выходили на Западе… Пусть в Союзе будет первым.
Обо мне начала писать советская пресса. И что удивительно — в положительном ключе. Дескать, ведущий советский ученый, разработал то, се… Молодая надежда советской медицины. Нас с Морозовым повторно подали на Нобелевку. И опять прокатили. В восемьдесят пятом году премию получили американцы — Джозеф Голдстайн и Майкл Браун. За исследования наследственной гиперхолестеринемии и открытие рецептора липопротеинов низкой плотности. Оно и понятно — холестерин — наше все. Больше всего народу в мире погибает от тромбов. Инфаркты, инсульты.
Через год у Андропова случился обширный инфаркт. Спасли почки — не выдержало сердце. Новым Генсеком стал… Романов. Начальник Ленинграда, тот самый, что упустил свой шанс после смерти Брежнева. Хотя его тоже прочили в преемники. Я так понимаю, в Политбюро выбирали кого помоложе, Черненко уже умер, а за Горби Громыко не вступился. Он проиграл гонку за престол, его вывели из состава Политбюро и куда-то сослали. Да и последствия перенесенной в начале восьмидесятых автомобильной аварии здоровья ему не прибавили.
В этом же году нас с Морозовым подали на Нобелевку в третий раз. Подключился не только Солк, но и другие влиятельные ученые. И вот он, заветный звонок от оргкомитета. Поздравляем, приезжайте в Стокгольм на репетицию. И вот же день двойная радость — Аня сообщила, что беременна. Вот такой поворот. Не было ни гроша и вот алтын.
— Все, что вы слышали, — ответил я Бродскому после длинной паузы, — полная ерунда. Меня даже наград не лишали.
Я залез во внутренний карман фрака, достал «За боевые заслуги» и «Красную Звезду». Последнюю дали за засаду и ПЗРК уже задним числом, спустя пару лет. Типа вспомнили. Переслали через посольство и даже устроили торжественное вручение.
— Дресскод! — хмыкнул Бродский. — Нас предупреждали…
— Да помню
