Святая святыхМожет статься и так, что история, которая последует ниже, покажется вам новой авантюрной главой полного приключений столетия хирургов. Прогресс в хирургии в те времена двигался иногда быстрее, иногда медленнее, но двигался неустанно: хирургия осваивала один орган брюшной полости за другим, сокращалось количество тех областей человеческого тела, которые, как до того желудок, желчный и мочевой пузырь или кишечник, казались недосягаемыми, даже священными. Сердце, головной и спинной мозг – все эти органы все еще находились далеко за пределами возможностей хирургии, которая не располагала методами их лечения. Все эти органы были под запретом, их покрывала завеса таинственного, призрачного и пугающего до тех самых пор, пока в мир медицины не шагнул авантюрист, который и приоткрыл дверь в святую святых человеческого тела. О том авантюристе я и поведу свой рассказ, основываясь на свидетельствах непосредственных участников той истории.
Все началось ночью на седьмое сентября 1896 года далеко за стенами клиники, операционного зала и даже далеко за пределами сферы медицины. В ту самую ночь Вильгельм Юстус, худощавый парень, простой садовник из Франкфурта-на-Майне продирался сквозь густые парковые заросли, которые тянулись тогда вдоль всего речного берега. Юстус немного выпил. Он ввязался в перебранку. И теперь он был уверен, что за ним припустили те два незнакомца, с которыми он повздорил.
Звук их шагов приближался. В ночной тишине он уже мог различить их дыхание. Он понял, что полагаться на резвость своих ног бесполезно – он никак не сможет улизнуть от них. Он резко свернул в сторону и, не сбавляя темпа, попытался запутать след: он надеялся, что они пробегут мимо, а ему позже удастся подкрасться и незаметно напасть на них. Но на бегу он споткнулся и упал на землю, а когда нашел силы подняться, в тени деревьев он увидел перед собой огромную фигуру. Он заметил, как в темноте сверкнул нож, и все его тело отказалось слушаться. Он почувствовал, как что-то ударило его в грудь. Ему казалось, что он задыхается. После он потерял сознание.
Один из медицинских помощников при хирургическом отделении городской больницы Франкфурта по фамилии Зигель как раз был на ночном дежурстве, когда в 3—35, уже под утро в его отделение был доставлен Юстус. Он был без сознания. Он едва дышал. Лицо его сделалось изжелта-белым. Ноздри его дрожали. Губы его искривились, на них застыло выражение муки. Зигель взглянул на ножевое ранение в полтора сантиметра длиной, зиявшее в четвертом левом межреберье, в четырех пальцах от края грудины. После он оглядел кухонный нож, который держал в руке явившийся с Юстусом полицейский.
Зигель тогда подчинялся самому себе. Главный врач хирургического отделения профессор Рен был в отъезде. Все попытки связаться с ним были бы тщетны, а вернуться он должен был только девятого сентября.
Очень многое указывало на то, что ножом было задето сердце. Сердечный ритм был почти безупречен, однако пульс едва прощупывался: он вновь и вновь обрывался. Сердечная тупость была смещена вправо. Зигель достал длинную трубку и медленно ввел ее в кровоточащую узкую рану, чтобы определить, по какой траектории прошел нож. В больничной приемной воцарилась напряженная тишина, ничем не нарушаемая, пока он ощупывал трубкой канал. Только хрип становился громче и мучительней. Трубка, миллиметр за миллиметром, исчезала в темноте и неизвестности груди. Она медленно следовала по тому пути, которым некоторое время назад прошел нож. Она указывала как раз туда, где должно было находиться сердце. Зигель извлек инструмент и разогнул спину.
Полицейский спросил, могла ли быть хоть какая-то надежда на спасение. Зигель отрицательно покачал головой. Может быть, ему вспомнилась фраза из недавней речи Бильрота на венском конгрессе: «Любой хирург, который всего только попытается приблизиться со скальпелем к ранению сердца, может быть уверен, что он навсегда потеряет уважение своих коллег…» Эту трепещущую цитадель жизни охраняли пределы, за которые никак нельзя было заступать.
Зигель не был пионером, не был гением, не был бунтарем. Но он был ответственным, добросовестным человеком, который понимал и помнил, на каком этапе находится развитие хирургии. Ему не было известно ни одного случая, когда не действовало бы давно и наизусть заученное правило, сформулированное еще в древности Овидием и Аристотелем: сердечные раны смертельны, каковыми останутся до последних дней этого мира. По всей вероятности, у Юстуса было сильное внутреннее кровотечение.
Его мучительные хрипы наполняли комнату, залитую искусственным светом, который был, пожалуй, даже слишком ярким. Зигель обратился к медицинской сестре. Он попросил ее побеспокоиться о подушке со льдом и камфоре. Он дождался, пока полицейский попрощается и уйдет. Но тот еще раз изучающим и любопытным взглядом оглядел его и после спросил: «А как же герр профессор?»
Зигель рассказал ему, что Рен уехал и вернется нескоро. И только после он понял, каков был истинный смысл вопроса. Зигель догадался, что полицейский не слишком доверял его профессиональным способностям. Ведь во Франкфурте никто не удивился бы, ни тот полицейский, ни сам Зигель, услышав, что Луи Рен совершил чудо. Оставшись сиротой, Рен сделался практически неизвестным хирургом сначала Гриснайма, а потом Редельхайма, затем совладельцем крошечной частной клиники. Теперь он же был главным врачом хирургического отделения городской больницы Франкфурта, причем его же руками, в ожесточенной и порой отчаянной борьбе это самое некогда старомодное отделение, этот заброшенный придаток основного здания, в котором когда-то было не больше шестидесяти больничных коек, превратилось в учреждение поистине выдающееся, каким оно и остается и по сей день. Он никогда не был учеником ни одного из прогрессивных, признанных хирургов, а навсегда так и остался «человеком, который сделал себя сам». Его работа наполняла его вдохновением, к тому же от природы он был отважен и обладал неистощимой фантазией и желанием изобретать. Именно поэтому в свои сорок семь он заслужил славу пионера и изобретателя среди немецких хирургов, он стал одним из первых, кто прооперировал базедову болезнь, а также пищевод, все заболевания которого до того считались неоперабельными, не говоря уже о том, что он первым обнаружил, что люди, работающие с анилином, подвержены раку мочевого пузыря.
По всей вероятности, Зигель, отрицательно качая головой и припоминая затверженные истины, все же предвидел, что вечером девятого сентября, в семь часов вечера, когда Рен вернется в клинику, Юстус будет все еще жив. Но таковы факты.
Зигель рассказал Рену о случившемся сразу же по его возвращении. Тот заключил, что Юстус доживал свои последние часы. Хотя восьмого сентября наступило улучшение, и у Зигеля появилась надежда, девятого общее состояние пациента указывало на скорый конец. С середины дня его грудная клетка быстро наполнялась кровью.
Рен подошел к кровати больного. Он посмотрел ему прямо в лицо, совершенно бескровное и ничего не выражающее – на нем уже читались первые признаки смерти. Он коснулся влажного от пота запястья. Рен почувствовал сбивчивый, едва различимый, тонкий и дрожащий пульс и насторожился еще больше, когда заметил, что Юстус стал дышать быстрее, шумно и жадно втягивая ноздрями воздух.
