Насколько сам барон Унгерн верил в осуществимость подобных геополитических планов? Представляется совершенно справедливым утверждение А. С. Кручинина, что, покидая в начале августа 1920 года Даурию, дивизия барона должна была решать конкретные оперативные задачи: борьба с красными партизанами, угрожавшими с запада и самому Унгерну, и основной семеновской группировке, а далее выйти во фланг красным частям, предпринявшим наступление на Читу. Будучи приверженцем партизанских методов ведения боевых действий, многие свои решения Роман Федорович принимал «по обстановке». Обстановка же, сложившаяся в результате осенне-зимней кампании 1920/21 годов, казалась барону весьма подходящей для открытия широкого антибольшевицкого фронта.
… В самом конце зимы 1919 года барон Унгерн оставил свою дивизию и отбыл в служебную командировку. Из командировки он вернулся и вновь вступил в командование дивизией лишь 29 сентября. Сведения о том, где находился в это время Унгерн, достаточно скудны. Однако известно, что летом 1919 года он прибыл в Пекин для ознакомления с деятельностью китайских монархических группировок. По отзывам современников, пребывание Унгерна в Пекине ознаменовалось двумя событиями: во-первых, грандиозным скандалом, учиненным им в старом русском посольстве и, во-вторых, женитьбой на китайской принцессе Цзи из рода Чжанкуй.
Что касается «грандиозного скандала» в старом российском посольстве, то об обстоятельствах и причинах оного практически ничего неизвестно. Однако вполне возможно предположить, что вызвало возмущение Унгерна. К сожалению, большинство работников русского дипломатического ведомства оказались совершенно чуждыми национальным интересам России. За несколько месяцев до прибытия Унгерна в Пекин Китай начал вводить свои войска на территорию Внешней Монголии, а вскоре уже вся страна была покрыта китайскими гарнизонами. В соответствии с Кяхтинским соглашением русское правительство являлось гарантом автономии Внешней Монголии. Но русский посланник в Пекине князь Н. В. Кудашев даже не выразил китайскому правительству никакого (хотя бы и формального) протеста, ценя более всего свои благополучие и безопасность[28]. Весной 1918 года в аналогичном учреждении — русском посольстве в Японии — довелось побывать барону А. П. Будбергу, человеку гораздо более спокойному и уравновешенному, нежели Унгерн, по его собственному признанию, всегда стремившемуся к «правовому фарватеру линии поведения». Однако даже у такого человека, как барон Будберг, поведение русских посольских чиновников вызывало недоумение и возмущение. «Такие господа, как местный посол и многие наши представители за границей, знают, что такое революция, только по газетам да по розовым телеграммам Терещенко и К; они ничего не испытали, обеспечены на долгое время прекрасными окладами в золотых рублях и очень горды тем, что могут, сидя в полной безопасности, рядиться в ризы ярых и непримиримых ненавистников большевизма и гордо размахивать руками, — передавал А. П. Будберг свои впечатления от поведения российского посла в Японии Крупенского. — … Сидя по безопасным заграничным и далеким от России местам и кушая многотысячные оклады, брезгливо отворачивается от всего русского и пальцем не шевельнет, чтобы спасти погибающих на Руси. Трудно ожидать чего-либо более порядочного и человеческого от такого типичного представителя нашей дипломатии…» Судя по всему, «старый» российский посол в Пекине князь Кудашев мало чем отличался от Крупенского, и вполне можно представить, какие эмоции он должен был вызвать у такого поборника чистоты белого дела, как Р. Ф. Унгерн-Штернберг.
Гораздо больший интерес представляет для нас женитьба барона Унгерна. Тот же В. И. Шайдицкий охарактеризовал жену барона следующим образом: «Женат был (Унгерн. — А. Ж.) на китайской принцессе, европейски образованной (оба владели английским языком), из рода Чжанкуй, родственник которой — генерал — был командиром китайских войск западного участка Китайско-Восточной железной дороги от Забайкалья до Хингана, в силу чего дивизия всегда базировалась на Маньчжурию». Венчание прошло в православной церкви, «по греческому восточнохристианскому обряду». Новобрачная принцесса в крещении была наречена Еленой Павловной. Новоявленная баронесса Елена Павловна проживала на станции Маньчжурия, в то время как ее супруг, когда не был в походах против большевиков, постоянно находился на станции Даурия. Лишь изредка Унгерн навещал молодую жену. Летом 1920 года, перед своим выступлением из Даурии, барон снабдил Елену Павловну приличными денежными средствами (оформил на ее имя солидный банковский вклад) и отправил в Пекин, в «отчий дом». Говорят, что судьбой своей жены Унгерн в дальнейшем совершенно не интересовался[29].
Почти все современники Унгерна, и историки, и беллетристы, сходятся в двух обстоятельствах: во-первых, брак барона Унгерна носил формальный характер, во-вторых, женитьба на принцессе Цзи «имела чисто политический характер и вытекала из назойливой идеи: «реставрации китайской монархии», и женитьбой он приближался к претендентам на китайский законный императорский трон» (М. Г. Торновский). Заметим, что претензии Унгерна на «китайский императорский трон» представляются нам совершенно несостоятельными. Да и сам барон сочетал в себе черты идеалиста и реального политика. Он прекрасно понимал, что прав претендовать на китайский трон, несмотря на женитьбу на принцессе, у него ничуть не больше, чем у гоголевского чиновника Поприщина на испанский престол. Принцесс в Китае было ничуть не меньше, чем высокородных княжеских невест в Российской империи, но как в России брак с княжной, так и в Китае брак с принцессой ничуть не приближал жениха к императорскому престолу. Для того чтобы понять истинные причины, толкнувшие Унгерна на брак с китайской принцессой, стоит прислушаться к мнению историка А. С. Кручинина.
Причиной брака стало желание Унгерна обрести себе тайного союзника (или даже агента) среди китайского военного командования. Как упоминал В. И. Шайдицкий, одним из родственников принцессы был генерал Чжан Куню (существуют также варианты написания «Чжан-куй-у», «Чжан-куй-ю»), являвшийся помощником китайского главнокомандующего в полосе отчуждения КВЖД. По своим политическим убеждениям Чжан Куню был известен как монархист, ярый противник большевизма. Он зарекомендовал себя как друг и доброжелатель атамана Г. М. Семенова еще весной — летом 1918 года. Неожиданная женитьба Унгерна, как предполагает А. С. Кручинин, была благовидным предлогом для легализации денежных выплат высокопоставленному родственнику баронессы. «И тогда неважным уже становится, был ли Чжан Куй-у (так у А. С. Кручинина. — А. Ж.) действительно маньчжуром, близким по крови императорскому дому, и исповедовал ли он монархические убеждения или испытывал страх перед коммунистической угрозой: сопоставление даже изложенных весьма немногочисленных фактов позволяет увидеть здесь обыкновенную «вербовку», — пишет А. Кручинин. Действительно, помощь нового родственника понадобится генералу Унгерну весьма скоро — когда он со своей дивизией выступит в Монголию.
