— Бен?
— Оба они кричали. Оба были живы. Но священник, он…
— Нет! — ахнула женщина, а потом до Стоуни донесся заглушенный вскрик.
— Я не мог поверить своим глазам. Я и не поверил своим глазам. И вот теперь этот мальчик, которому пятнадцать лет, Стоуни Кроуфорд, рассказал мне эту историю… И все встало на свои места.
— Они убили младенца? Ты уверен?
— Это-то самое печальное. Я не уверен. Дождь был слишком сильный, я почти ничего толком не разглядел, потом я поспрашивал кое-кого, и Марти Уайт, и эту женщину с кошками, Карри, — они мне заявили, что был только один ребенок. Что мне все привиделось…
— И что ты был пьян, — добавила женщина, голос ее снова смягчился.
— Да, раньше так оно и было. Убийственный завтрак крутого копа — упаковка пива с утра. Так оно и было в те скверные времена.
— О Бен, — произнесла женщина. — О мой бог. Я уверена, все не так. Не может быть все так плохо. Люди не такие ужасные.
Снова тишина.
Потом Деннехи спросил:
— Разве не такие?
Стоуни встал с кровати и подошел к окну. Он поднял «маркизы» и увидел маленький садик, освещенный идущим на закат солнцем. За садиком, по тротуару на противоположной стороне улицы шла ватага играющих в «дайте сладкого, а то напугаем» детишек, их сопровождал чей-то папаша, который нес фонарь-тыкву.
Тихо и осторожно Стоуни поднял оконную раму и ощутил дуновение прохладного вечернего ветра.
3
От Мистика до Стоунхейвена было пять миль по дороге, но Стоуни успел на автобус в шесть пятнадцать, шедший по шоссе номер один, вышел сразу за Стонингтоном, а оставшиеся две мили прошел пешком вдоль темного узкого шоссе, ведущего в поселение. Он подумал, не пойти ли в Векетукет. А вдруг Лурдес вернулась домой? Но потом решил, что, если она вернулась, ему там лучше некоторое время не показываться.
Кровь в нем бурлила, он чувствовал, как гнев волнами проходит через него, ничего подобного никогда не было раньше.
Здесь была ложь на лжи и ложью погоняла. Стоуни исходил яростью на свое семейство и на весь город, все они заботились о нем эти годы только для того, чтобы так; больно ударить, когда он едва вышел из детского возраста.
Как и обычно, в ночь на Хэллоуин в поселении почти не было видно детей, требующих сладкого. Эта ночь почти ничем не отличалась от остальных, если не считать выложенных на ступеньки зрелых плодов. Те детишки, которые все-таки отправлялись на поиски конфет, обычно проходили не больше одного квартала, причем соседи не открывали дверей, а просто выставляли на улицу миски с конфетами, которые дети ссыпали себе в рюкзаки. Стоуни заметил, что поднялся ветер, пока он шел вдоль бухты и через мост в поселение. Температура опустилась на несколько градусов за какие-то минуты. Он накинул капюшон вязаного свитера. Отметил, что от него разит потом, — ничего удивительного, ведь он мылся последний раз больше суток назад, а усталость и гнев, кажется, так и выходили из него через все поры. Когда в итоге он добрался до дому, было почти семь вечера. Дом стоял притихший, пустой. Мать, наверное, до сих пор на дежурстве в больнице на шоссе, а отец, скорее всего, надирается где-нибудь в доках с товарищами по ловле омаров. «Нет, ненастоящие отец и мать, — подумал он. Но подобная мысль слабо утешала. — Да пошли они все подальше».
Он долго стоял под самым горячим душем в своей жизни, ему казалось, будто он соскребает прошлое с кожи, намыливает мылом «Айвори» воспоминания, выполаскивает все скверное, что марает его жизнь.
Он глядел, как грязная вода утекает в сток ванны.
Одевшись, он спустился на первый этаж и попытался позвонить Лурдес. Трубку взяла ее мать.
— Bueno? — сказала она.
— Hola, cenora Castillo, es Lourdes en casa?[17]
— Стоуни? — спросила миссис Кастильо голосом, полным подозрения. — Это ты?
— Да, — ответил он. — А…
Она прервала его.
— Что ты сделал с моей дочерью? Где она? Почему со вчерашней ночи ее не было дома? Что ты…
И тут линия мертво замолчала.
Стоуни уставился на телефонную трубку, пытаясь осмыслить то, что она сказала.
«Со вчерашней ночи?
Лурдес так и не пришла домой вчера вечером?»
Стоуни ощутил чье-то присутствие у себя за спиной — может быть, его насторожил какой-то звук, или дурной запах изо рта…
Он развернулся.
Вэн стоял, держа в руке вырванный из розетки телефонный провод.
— Не надо звонить. Не сейчас, Не сейчас, Стоуни, братишка Я сделал кое-что действительно очень-очень нехорошее.
Вэн выронил провод.
В другой руке у него был большой охотничий нож без ножен.
4
— Ты пытаешься позвонить ей? Ха! Ты никогда больше ей не позвонишь! — Вэн стоял перед ним посреди гостиной. Лицо его едва узнавалось под маской из крови и разорванной плоти. — Я убил Лурдес. Я ее убил!
— Бред!
Сердце Стоуни прыгнуло, что-то заскребло в горле. Руки и ноги налились свинцом. Вокруг него и без того был настоящий ад, и день, и теперь вечер, просто ад, посреди которого вдруг оказался он. Мир его превратился в кошмар вопросов и недомолвок, и вот теперь еще это…
— Она в доме Краунов. Они ее уложили на кровать. Они долбаные придурки. Диана Краун, она., она что-то жуткое, Стоуни. У нее в глазах живет одна штука. В ней такая сила!
И тут Вэн что-то вытащил из кармана.
Протянул Стоуни.
Это был маленький фиолетовый цветок, который Стоуни принес Лурдес и который она воткнула себе в волосы. Прошлой ночью, в церкви Девы Марии, Звезды Морей. Он вложил цветок в руку Богоматери, но Лурдес засмеялась и сказала, что Деве Марии это не нужно. Как красиво смотрелся этот цветок в ее темных волосах!
Только теперь он уже не был фиолетовым.
Он был красный, сморщенный, темный и пах кровью. Три длинные пряди черных волос оплетали его, словно вырванные в ярости вместе с корнями.
— Что за.. — Стоуни перевел взгляд с цветка в руке на брата.
Вэн усмехнулся, зубы у него были желтые и гнилые, белые волосы стояли дыбом. В руке он сжимал охотничий нож.
— Ты ведь знаешь, это ты вынуждаешь меня. Ты сам. Я чувствую тебя внутри себя, ты заставляешь меня сделать это!
Стоуни шагнул назад, уверенный, что Вэн собирается ударить его ножом.
— Я никогда, черт побери, не любил тебя, братишка, — захихикал Вэн, а потом всадил нож себе в живот, крутанул и потащил вверх, к горлу.
Кровь Вэна Кроуфорда хлынула Стоуни на рубаху.
