Помни, это всего лишь его версия событий, предостерегла меня она. Может статься, что он говорит тебе не всю правду. Возможно, бросив его, мать Ауры совершила самый верный поступок в своей жизни. Похоже, он тряпка. Вероятнее всего, она понимала, что он в любом случае расклеится и сломает свою карьеру.
В маленьком мексиканском городишке, где все всех знают и крайне важно быть мачо, один политик уводит у другого жену, возразил я, так не думаешь ли ты, что это навредило его политической карьере?
Да брось ты, ответила она, ради бога, верни назад свою жену и ребенка, и, если очень нужно, пойди да соблазни жену какого-нибудь другого политика. У каждой медали две стороны. Как обычно. Но нет оправданий тому, кто отказался от такой дочери, как Аура, прокричала в трубку Гус.
Потом я сидел с закрытыми глазами, прислонившись к решетчатой шторке автобусного окна, пока не задремал, впав в состояние полусна, когда кажется, что ты едешь в долгое путешествие на поезде из кинофильма «Доктор Живаго», через глухую, опасную сибирскую тайгу, кишащую воющими от голода волками, жутко напугавшими меня, когда я впервые смотрел этот фильм в детстве с родителями. Хуанита похожа на темный дремучий лес, подумал я, или мне это приснилось; но мысль была настолько ясной, словно кто-то произнес ее по буквам. Она лес, но она еще и мать леса, его королева, его великий охотник, волшебник, который его заколдовал. Она и волки, и медведи, и рыба в реках. Но она и дятел, обитающий в этом лесу, разбивающий черепа и поедающий воспоминания, будто личинки. Я в ловушке внутри этого леса, чем больше времени я здесь провожу, тем хуже помню, кем был раньше, очень скоро дятлу нечего будет клевать. А Аура? Она тоже заключена в этой чаще? Я никогда не узнаю, это еще один закон леса.
Я был в автобусе, примерно в часе езды от Мехико, когда Джонни переслал мне еще одно письмо, только что пришедшее ему от Хуаниты:
Достопочтенный адвокат Сильверман,
в ответ на ваш, заблаговременный запрос, сообщаю вам, что у меня нет возражений против присутствия Фрэнка в квартире в течение еще одной недели, вплоть до той даты, что вы указали, однако крайне важно, чтобы он осознал, что после этой даты я полностью и безусловно вступлю в права владения моим домом.
Только спустя почти два года, копаясь в старой почте, я нашел это письмо и еще одно, отправленное в те же дни. Должно быть, я тогда попросил Джонни послать Хуаните еще и это сообщение, и он поставил меня в копию:
Дорогая Хуанита,
внимательно перечитав ваше предыдущее письмо о Фрэнке, я обнаружил, что упустил кое-что очень важное. Фрэнк попросил меня узнать у вас, не могли ли бы вы дать ему немного пепла Ауры, чтобы он смог забрать его с собой в Бруклин. Простите меня за прямоту, но я просто не представляю, как еще можно попросить о такой вещи.
Позже мне рассказали, что через два дня после похорон, когда я позвонил Хуаните и сообщил, что собираюсь заехать, она сказала всем, кто в тот момент был с ней, что нужно спрятать прах Ауры, потому что я собираюсь забрать его. Обезумевшая от горя мать — жалость пронзила мое негодующее сердце, чего бы эта жалость ни стоила.
* * *
Старик-портной сказал мне, что Ауре не понравилось бы, облачи я свою тоску в плотный черный шерстяной костюм, и предложил взамен темно-серый. Когда Чучо, наш самый любимый охранник в доме в Эскандоне, пятидесятилетний коренастый мужчина с добрыми, почти женскими глазами, впервые увидел меня после смерти Ауры, то вышел из охранной будки и сказал:
Смирение, сеньор, смирение.
В первый понедельник после нашего отпуска, как мы и договаривались, приехал плотник, чтобы установить новые красивые книжные полки. Со смерти Ауры прошло двенадцать дней. Плотник жил на окраине города и, несмотря на пролетарское происхождение, обладал рыжеватыми волосами и яркими голубыми глазами на грубом лице. Как-то раз, приехав утром замерять стены, он застал нас с Аурой в тяжелейшем похмелье после ночи, проведенной в барах, и прочел нам назидательную родительскую лекцию о собственном подростковом алкоголизме и о том, как он раз и навсегда бросил пить, едва став отцом. Теперь я рассказал ему об Ауре. После продолжительного молчания он положил на стол газету, которую держал в руках — один из таблоидов с большим разделом о преступности, — и открыл ее на статье о женщине из Поланко, сбитой насмерть машиной. В газете была ее фотография: женщина в голубом платье лежала лицом вниз на асфальте, раскинув руки в стороны, а из разбитого затылка сочилась кровь.
Плотник сказал: посмотри на эту женщину — машина сбила ее и она умерла, мать двух маленьких детей. Такое может случиться с кем угодно, Франсиско. И такие вещи происходят каждый день.
Три мудрых мужа: портной, плотник и охранник. В эти первые дни и недели после смерти Ауры их слова, обращенные ко мне, казались самыми здравыми.
Темно-серый вместо черного.
Смирение, сеньор. Смирение.
Такое случается каждый день.
Ну что ж, по крайней мере портного я послушался.
* * *
17 января 2009 года в Бруклине, штат Нью-Йорк, не родилась наша дочь Наталия. Как я провел этот день? Я даже не вспомнил, что это за день, до позднего вечера. Я перевязал ухо, которое, заживая, все сильнее напоминало разодранное ухо профессионального боксера. Немного поработал. Вышел на прогулку. Хотел было зайти в церковь, посидеть и в тишине подумать о Наталии и Ауре, но не стал.
Вскоре, возвращаясь из ресторана одним холодным, туманным вечером, я увидел, как улыбка Ауры засияла мне в свете уличных фонарей сквозь голые мокрые ветки дерева в конце нашего квартала. Она улыбалась мне так, как улыбалась спустя несколько ночей после смерти, плывя в шаре лунного света над Сокало. Мое неверие растворилось в счастье и восхищении, и я стоял на тротуаре, широко улыбаясь ей в ответ, согреваемый изнутри любовью. Я подошел к дереву, положил руки на ствол и поцеловал его.
Мне показалось вполне естественным, что Аура выбрала соседнее дерево, самое большое в нашем квартале — раскидистый серебристый клен, щеголявший летом пышной кроной, длинные, замысловато переплетенные сучья и ветки которого были сейчас обнажены, — чтобы поселиться в нем. Весной Аура ходила по улицам и фотографировала распустившимися цветы и молодые салатовые листики; она даже купила справочник деревьев северо-восточного региона, чтобы распознать все встречающиеся виды и выучить их названия. Следующие несколько дней, проходя по кварталу, я заставал Ауру в этом клене, ее улыбка и сияющие глаза светились сквозь его ветви, я чувствовал, как она счастлива видеть меня, и каждый раз останавливался, чтобы поцеловать ствол. Но однажды вечером я шел домой, голова была занята чем-то другим, я забыл посмотреть вверх, в ветки, и просто прошел мимо; в тот момент будто какая-то сила схватила меня за волосы и дернула назад. В полном замешательстве, получив по заслугам, я развернулся, подошел к дереву, извинился и поцеловал его. Интересно, что про мое странное поведение подумали соседи? Случилось так, что это дерево росло прямо перед особняком, в подвале которого жил дородный стареющий байкер с внушительными бицепсами и густой черной с проседью бородой. Интересно, что он подумает, если заметит, как я каждый день останавливаюсь у входа в его квартиру, чтобы поцеловаться с деревом? Я не боялся насилия, но представлял себе, как он выйдет и спросит: какого хрена ты тут делаешь? — и я задумался, что мне ему ответить. Словом, спустя примерно неделю после первого появления Ауры, если вокруг были люди, в окнах байкера горел свет или шторы были незадернуты, проходя мимо, я позволял себе лишь протянуть руку, погладить ствол, и прошептать: привет, mi amor. Как ты? Я люблю тебя. В те дни я чувствовал непривычную эмоциональную раскрепощенность, что-то сродни счастью. Может, я начал сходить с ума? На самом деле Ауры нет в этом дереве, говорил я себе. Тем не менее однажды холодной ночью я проснулся в три часа и вспомнил, что сегодня ни разу не поприветствовал дерево. Я выпрыгнул из постели, натянул куртку прямо поверх пижамы, надел шлепанцы и выскочил на улицу. Лил ледяной дождь. Тротуар был покрыт скользкой коркой, и я вспомнил, что Аура так и не научилась ходить по обледеневшим мостовым, ее ноги разъезжались и скользили, а я дразнил ее, говоря, что она похожа на Бемби на замерзшей глади пруда. Клен Ауры никогда не выглядел более красивым, чем в ту ночь, он переливался и сверкал, словно какой-то чародей окатил его алмазной пылью и светом звезд.
