И она взяла Юрочку и с огромным облегчением уехала к маме в Воронежскую область.
И только тогда ей призналась – нарушила-таки секретность, почти случайно. Мама как-то при ней вслух начала то ли восхищаться, то ли осуждать: «Наши-то, глядь, чего удумали: девчонку в космос забросили! Теперь грохоту на весь мир будет! Ах, советские женщины самые передовые и равноправные в мире!» А Галя не выдержала и прошептала: «А ведь и я вместо Вальки могла слетать», – и вдруг расплакалась.
– Господи, доченька! Вон ты, оказывается, к чему в последнее время готовилась! Ради чего с хорошей работы и от Владьки ушла! Как хорошо, что не ты-то полетела! Какое счастье! Да ведь это так опасно! Как ты могла решиться на такое, Юрочку бы без матери оставила! Как же хорошо, что ты здесь, со мной, с ребенком, а не там, как Валентина эта, – в сферах!
И Галя, отрыдавшись, подумала: а может, и впрямь хорошо?
* * *
За этот отпуск, сорок пять суток, как положено космонавту, у Иноземцевой было время подумать. Понять, что делать дальше.
Она спросила себя: чего же я хочу? И сама себе честно ответила: я хочу быть с Юрочкой. Не отпускать его от себя. И я хочу быть с мамой. Она уже старенькая. Ей все труднее справляться с хозяйством – даже в сравнении с январем регресс налицо. Ей нужна помощь. И вообще: маме тоже хорошо быть со мной, а мне – с ней.
И еще Гале хотелось заниматься любимым делом. Не тексты космические переводить для ОКБ. И не на центрифугах кружиться, готовясь к новому полету. Она поняла, что страшно скучает по своей изначальной профессии: по школе, деткам.
И еще ей хотелось держаться подальше от Провотворова.
И – от воинских званий и дисциплины.
Поэтому, когда она вернулась на Чкаловскую, решение у нее уже созрело. Она озвучила его – пока только себе, и оно прозвучало нормально. Даже завлекательно. И тогда она поделилась с девчонками в профилактории – оставшимися четырьмя, Валентина Первая отныне и навсегда пребывала на иных высотах: – «Я из отряда ухожу».
Девчонки изумились: «Да ты что?! Скоро всем здесь, в городке, дадут квартиры – улучшенной планировки, гостиная тридцать метров, дом уже строится! Да ведь здесь обалденное снабжение, по первому разряду, лучше, чем в любой Москве: и продукты, и промтовары, и мебель, и книги любые, по спискам книжной экспедиции!» А она отвечала: «Да, это здорово и это интересно, но при одном условии: если ты знаешь, что хоть когда-нибудь полетишь в космос». А они – ей в ответ, наперебой:
– Да мы обязательно полетим! Все и каждая! Мы будем летать! Нам обещают! Нас будут готовить к полетам!
– Нет, – отвечала она жестко. – Не полетим.
Она знала – это в ОКБ передавалось, пусть тайком, но из уст в уста, – что сказал Королев после экспедиции Валентины, коей он оказался чрезвычайно недоволен: «Пока я жив, баб в космосе больше не будет».
– А если не лететь, – думала и говорила Галина, – то какой тогда во всем этом – в снабжении и улучшенной квартире – смысл?
Иноземцева оказалась права: следующая советская женщина оказалась допущена в космос только через восемнадцать лет – и она была совсем не из их отряда.
* * *
Владику она о своем решении не говорила. Думала: пусть будет приятная неожиданность им обоим, мужичкам Иноземцевым. Ясно, муж обрадуется – хотя бы тому, что ему не надо теперь сидеть с ребенком.
Из профилактория на Чкаловской она раза три в неделю обычно звонила супругу. В очередной «сеанс связи» не удержалась: «А у меня для вас обоих будет сюрприз». Он отвечал: «И у меня для тебя – тоже». Галя почувствовала: на другом конце провода Владика аж распирает. Неужели прознал про ее решение? Да нет, откуда мог.
– Ты только, – сказал, – в субботу, когда к нам поедешь, не до Лосинки езжай – раньше выходи, в Подлипках. На станции встретимся.
– А что случилось? – встревожилась она. Все-таки в Подлипках и работа Владикова, и садик Юрочкин.
– Нет-нет, ты не волнуйся, все совершенно нормально.
Они встретили ее – большой мужчина и маленький – в субботу вечером, на платформе, с цветочками. В ту пору в Союзе цветы продавались только сезонные, Иноземцев, она помнила совершенно точно, тогда держал в руках астры. Значит, дело было осенью шестьдесят третьего.
– По какому поводу цветы? – изумилась она.
– Пойдем, расскажу тебе все позже.
А спустя десять минут горделиво открывал своим ключом и распахивал двери в новенькой пятиэтажке на улице Кирова: «Вот! Наша! Своя! Никакая не съемная! Нам с тобой дали, от ОКБ!»
В абсолютно пустой квартире восхитительно пахло свежим паркетом и непросохшим раствором. Окна были забрызганы краской – придется оттирать. Владислав пребывал в экзальтации: «Вот ордер, вот шампанское, давай отмечать!» И Юрочка носился из комнаты в комнату, а потом снова на кухню с криками: «Наша! Наша! Наша!» Галя придирчиво все осмотрела: совмещенный санузел, смежные комнаты, кухня пять метров. А вот и ордер: «Выдан Иноземцеву В. Д., на семью из трех человек. Жилая площадь двадцать восемь метров, общая – тридцать шесть». Далеко не улучшенной планировки (как обещают ей в Звездном городке), и не хоромы провотворовские, и даже не квартира на Лосиноостровской. Но все-таки – собственное жилье, не съемное, и не общага, и не профилакторий.
– Открывай шампанское, – вздохнула она.
Иноземцев принес в портфеле, вот хозяйственный мужик, не только шампанское, но и три завернутых в газетку граненых стакана. А для Юрочки – ситро. И шоколадку – закусить.
Он открыл бутылку. Устроились, за полным неимением мебели, на подоконнике в большой комнате. Чокнулись.
– Как тебе дали ее так быстро! – восхитилась Галя. – Ты, что, к Королеву ходил?
– Нет, ЭсПэ по такой проблеме считаю беспокоить излишним. Сходил в профком. Говорю: вот, мы с Иноземцевой, двое молодых специалистов, ребеночек подрастает, я в ОКБ с пятьдесят седьмого, жена с пятьдесят девятого. А они мне: «Но Галина ведь сейчас уволилась?» А я им: «Она на Чкаловской работает, можно сказать, испытатель нашей техники. Вы про женщину в космосе слышали?»
– Ах ты жук, – двинула она ему в плечо кулачком. – Военную тайну разглашаешь, именем моим козыряешь!
– Что поделать. Хочешь жить – умей вертеться.
– Ну и молодец. – Муж настолько был увлечен своим новоприобретением, что, казалось, забыл, что и у нее имеется для него сюрприз. Пришлось напомнить: – А ведь и я тебя хочу кое-чем удивить.
– Ну, говори.
– Я ухожу из отряда.
Он был поражен куда больше, чем она новой квартирой. «Как?! Правда? Зачем? Почему?»
– Ты не рад?
– Еще как рад! Но не могу понять: зачем? Ты так туда стремилась. Ты столько там перенесла.
– Все. Все кончилось. Полетела – другая. И мне поэтому тренироваться больше смысла нет.
