— Господи Боже мой! — только и могла она произнести.
Эмори хотел что-то сказать, но вдруг ему показалось, что в комнату кто-то вошел, и он в ярости обернулся. Кто посмел зайти в его каюту без разрешения? Однако он никого не увидел. И не услышал шагов в коридоре.
Аннели своей прохладной рукой провела по его щеке, и когда Эмори, повернувшись, увидел в ее огромных синих глазах удивление, его тревога вмиг исчезла и он вновь прильнул к ее розовым губам, так жаждавшим его поцелуя.
Глава 25
Письмо, которое Эмори той последней ночью в Эксе взял со стола Наполеона, Бонапарту прислал его младший брат Жером. Оно было доставлено курьером, который так мчался, что загнал лошадь, и она рухнула замертво в тот миг, когда он спешился. Эмори тогда был удивлен, что письмо открыто лежало на столе вместе с другими бумагами, и при первой же возможности сунул его в карман, предположив, что в нем может быть что-то важное. Он прочел его уже на борту «Интрепида» и едва не бросил в камин, поскольку брат писал Бонапарту о семейных делах. В частности, о здоровье их матери и о переполохе, который поднялся в деревне после того, как там побывал Наполеон, приехавший попрощаться с матерью и двумя внебрачными сыновьями. В письме также упоминалось о его четырехлетнем наследнике и о возможности вывезти его из Парижа и отдать бабушке. Выражалась тревога по поводу денег и пенсий, и говорилось о том, что сейчас только дураки верят в обещания союзнических армий дать возможность матери прожить остаток своих дней в покое, и чем скорее все они окажутся на борту корабля, плывущего в Америку, тем лучше. Но еще нужно получить разрешение на выезд из Франции. Они надеются, что полковник Дюрок присоединится к ним. Все идет хорошо. Дюрок уже отправился к побережью и должен приехать еще до того, как дойдет письмо. Пришлось заплатить много золота Ренару, чтобы обезопасить себя не только в Эксе, но и в Англии.
Все идет хорошо. Эта фраза была дважды подчеркнута. Эмори никак не мог вспомнить, видел ли он полковника Дюрока в тот последний день или вечер. Одни офицеры приходили, другие уходили; их было так много, что Эмори вряд ли мог всех запомнить, если бы даже не получил удара по голове. И кто такой Ренар? Имя явно зашифровано. Эмори просмотрел все документы, хранившиеся в сейфе; ни о каких лисах[2]не было упоминаний, равно как ни о волках, ни о ястребах, ни о цаплях.
После того как они покинули Грэйвсенд и два дня плыли на всех парусах, он до боли в глазах перечитывал письмо. Вчитывался в каждое слово, знал весь текст наизусть, надеясь, что где-то между строчками найдет ключ к плану по спасению Наполеона. А что такой план существует, Эмори не сомневался, как не сомневался в том, что письмо зашифровано, иначе зачем бы понадобилось Киприани истязать Эмори? Ведь он мог просто убить его. Или утопить.
Кто такой полковник Дюрок? И еще упоминающийся в письме Лис, черт побери? Его ли рук дело фальсификации депеш? И какое отношение он имеет к плану?
Эмори во все стороны вертел письмо, но никак не мог разгадать код. Даже блестящее знание французского не помогло, и он попросил Аннели прочесть ему письмо вслух.
Но она скорее мешала, чем помогала, поскольку он не сводил глаз с ее нежных, как лепестки розы, губ, тонких бровей, сходившихся на переносице, когда она пыталась сосредоточиться, с выделявшейся под рубашкой округлой груди. Все попытки разобраться в письме кончались очередной вспышкой страсти со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Бэрримор, считавший себя непревзойденным знатоком французского, уверял, что не знает никого в Уайтхолле, кто под именем Ренара или еще каким-нибудь мог поддерживать тайную связь с французами, и поклялся по возвращении в Лондон сделать все возможное и невозможное, чтобы разоблачить предателя. Эмори полагал, что в этом нет особой необходимости, поскольку предатель сейчас наверняка находится в Торбее, куда они скоро прибудут.
— Дюрок, — бормотал Эмори. — Кто, черт побери, этот полковник Дюрок и почему его имя кажется мне знакомым?
— Может быть, потому, что ты произносишь его уже в тысячный раз, — предположила Аннели, — даже шепчешь во сне? И это несмотря на мои усилия тебя отвлечь.
Она отвлекала его и сейчас, сидя у него на коленях. Часы пробили пять, когда Аннели проснулась и увидела, что Эмори сидит за столом и просматривает бумаги. Когда она подошла, Эмори не поднял головы. Тогда она села к нему на колени, прижавшись к его сильному, горячему телу.
Он обнял ее, поцеловал в затылок. Ее волосы слегка пахли ромом, потому что она вымыла их в бочонке, который Диего позаимствовал в кладовой. Ничего более подходящего не нашлось.
— У меня такое ощущение, что мы все еще плывем в тумане, — тихо произнес Эмори, — Совершенно не зная, что нас ждет впереди.
Она вздохнула и устроилась поудобнее.
— Быть может, их план уже сорван. Я вообще не представляю, как можно бежать с «Беллерофонта». Ты же видел: он взят в кольцо военными кораблями с пушками и солдатами. Невозможно пробраться в порт незамеченным, точно так же как и бежать из него. Когда мы уплыли, в заливе круглосуточно находились корабли. Сейчас их должно быть в два или три раза больше, и если даже кому-то удастся перелезть через борт, его все равно заметят.
— Наполеон не умеет плавать. Он до смерти боится утонуть даже в собственной ванне.
— Тогда остается только захват с моря: Но чтобы помочь Бонапарту уйти от британского флота, понадобится еще одна армада, а это уже грозит военным столкновением. Хотелось бы знать, почему он сдался.
Эмори откинулся в кресле и задумчиво гладил волосы Аннели.
— А главное, почему сделал это с такой легкостью, хорошо понимая, что его могут повесить.
— Возможно, он надеялся, что этого не случится, если он добровольно отдаст себя в руки британских властей.
— После Эльбы он поклялся, что сделает все, только бы не попасть снова в тюрьму. Генерал Монтолон опасался, как бы он не покончил с собой после Ватерлоо.
— Тогда всем было бы легче. Эмори покачал головой.
— Он счел бы это трусостью, даже низостью.
— Я как-то читала, что Наполеон вообразил себя богом, а значит, бессмертным, и решил, что, если даже его убьют, он вновь возродится, только уже в другой оболочке. Скорее всего он просто сумасшедший. Его надо упечь в дом для умалишенных, и пусть он станет их императором.
Эмори уставился на нее.
— Что ты сказала?
— О сумасшедшем доме?
— Нет, до этого. Она сдвинула брови.
— Что он вообразил себя богом?
Эмори выпрямился, спустил Аннели с колен, взял письмо и долго, с удивлением смотрел на него.
— Не может быть, — пробормотал он. — Не может быть, черт возьми. Дюрок, негодяй! Ты думал, тебе это сойдет с рук?
Он вскочил, быстро оделся, сунул ноги в башмаки.
