– У тебя нет надо мной власти меня подозревать, – сказала Ольга с неожиданным спокойствием. – Ты сперва женись.
– Да я бы хоть завтра… – опрометчиво начал Фима.
Ольга демонически рассмеялась. У нее было неподвижное лицо, как ее учили в студии, только изо рта вылетало отрывистое «ха, ха, ха». Оттого ненатуральный Ольгин смех казался просто ужасным. Фима побелел.
– Ты, Оля, меня не так все время понимаешь… В конце концов, какая разница, что там у тебя с этим дядей Мишей, в самом деле… Ожерелье очень дорогое.
– Точно, – сказала Ольга весело. Ей нравилось, что она победила.
– Откуда оно у этого твоего дяди Миши?
– Говорит, Ленька подарил.
– Какой Ленька?
– Тот, про которого «Красная газета» пишет.
– Пантелеев, что ли?
– Вроде того.
– Олечка, но ведь он бандит. И про это тоже газета пишет. Почитай сама, если мне не веришь.
– Может, он и бандит, но он – за справедливость, – запальчиво произнесла Ольга. – Он у богатых забирает и бедным отдает. Как Робин Гуд, например. А про Робин Гуда даже кино снимают. Что, разве у нас такого не может быть? По-твоему, все хорошее – оно только в Америке?
– Робин Гуд не в Америке, – зачем-то сказал Ефим Захарович.
– Я про кино.
– Оля! Эту вещь надо немедленно сдать милиции. Ты не можешь хранить у себя такие ценности.
– Почему? – Ольга не верила своим ушам. – Почему это я не могу?
– Потому что тебя сочтут соучастницей. Вещь-то наверняка краденая и где-нибудь числится в розыске… – Фима схватился за голову. – Роха, ты всех нас погубить хочешь.
– Подумаешь, а гиц ин паровоз,[4]просто блескучая цацка, – сказала Ольга в сердцах. – Будто они вообще заметили, что у них там пропало. Да у них там мильен таких, и ничего, живут как-то, а мне и одной иметь нельзя?
Ольга проплакала всю ночь, но утром благоразумный Фима снова пришел и сообщил, что уже звонил в милицию и что Ольгу там ждут.
– Ты мне сама потом скажешь очень большое спасибо, – прибавил Фима, – потому что с такими ожерельями всегда бывают очень большие неприятности.
* * *
Иван Васильевич с интересом смотрел на девушку с заплаканным лицом. Фиме он сказал:
– Вы можете подождать в коридоре.
– Я ее родственник! – заявил Фима. – Я привел ее, между прочим.
– С вас снимут показания, – успокоил его Иван Васильевич и позвал Дзюбу.
Дзюба сказал Фиме:
– Прошу.
И увел в другую комнату.
Дзюба Фиме очень не понравился.
Ольга после ухода Фимы уселась свободнее, тяжко вздохнула и попросила платок или воды, а лучше – и то, и другое. Иван Васильевич подал ей свой чай, предупредив:
– Горячий.
Она отпила и сказала:
– Я думала, здесь лучше чай подают. Мы однажды в общежитии очень хороший чай пили. Комендантша достала. А ваш еще хуже, чем наш, столовский.
– Потому что мы служим народу, а не обкрадываем его, – сказал Иван Васильевич. – Впрочем, насчет чая я с вами полностью согласен. Предпочел бы получше. Иногда, кстати, мы тоже достаем.
Он улыбнулся Ольге, и она немного осмелела.
Иван Васильевич осторожно вытряхнул из бумажного кулька ожерелье. Ольга посмотрела на блескучую змею с прощальной тоской, как будто всегда знала, что это дикое существо от нее уползет.
– Ваш родственник настоял на том, чтобы вы избавились от этой вещи?
– Да, – вздохнула Ольга и повернулась в сторону двери, за которой исчез Фима.
– Вы не должны на него сердиться, – мягко произнес Иван Васильевич. – Он совершенно правильно поступил. Сейчас могут убить за пачку чая, за новые туфли, а вы рискнули держать у себя ожерелье стоимостью несколько миллиардов рублей.
Ольга вздрогнула и сжалась:
– Такое дорогое!
– А что вы думали? Это ведь настоящие бриллианты. Кстати, товарищ Гольдзингер и в другом прав: оно действительно проходит у нас как улика по делу о грабеже. Мы предполагаем, что это ожерелье из квартиры доктора Левина. Последний бандитский налет Леньки Пантелеева. Вы читаете «Красную газету»?
– Там погибла моя подруга, – сказала Ольга, широко раскрывая глаза. – При том налете. Маруся Гринберг.
– Видите, как все взаимосвязано… – Иван Васильевич вздохнул. – Я должен с вас снять показания. При каких обстоятельствах вы получили ожерелье, как выглядят все действующие лица. Постарайтесь вспомнить как можно больше деталей.
– Я ведь играю в постановке, – заявила, подбодрившись, Ольга, – нас этому учат – запоминать детали. Чтобы потом лучше сыграть, понимаете?
* * *
Август постепенно сгущал краски, и с каждым днем все очевиднее: небо делалось более синим, зелень листвы темнела, а в ночной воздух подмешивались фиолетовые чернила. Город задремывал в забвении зимы, по-прежнему опасный, но так было даже приятнее, в крови разливался рисковый холодок, и когда музыка размыкала объятия, выпуская клубных завсегдатаев из безопасности людного помещения на пустынную улицу, там, в темноте, подстерегало приключение…
Мгновение назад на круглой площади перед клубом «Сплендид-палас» никого не было. Смутно белели полуколонны Манежа, и островком первоначального леса тянулась аллея от площади до самого Михайловского замка. Небо мерцало в ожидании рассвета – было четыре часа утра. Клуб постепенно затихал, темный, со зловещими каменными фигурами в глубине лестницы, где особенно хрупкой и незащищенной кажется женская фигурка в причудливом туалете.
Трое уже садились на извозчика – девушка, мужчина лет тридцати и второй, лет сорока. Возбужденные музыкой и танцами, немного навеселе, куда более пьяные от этой ночи и пощипывающей кожу прохлады, они негромко переговаривались, и девушка смеялась.
– Добрый вечер, – произнес веселый голос.
Все трое замолчали.
Из темноты колонн на свет фонаря вышли двое, приблизительно одного роста, с неприметной внешностью. Один перебрасывал из ладони в ладонь маленький блестящий предмет.
– Здравствуйте, – повторил голос, – и без паники. Я – Пантелеев.
Девушка сказала:
– Ой.
И прижалась к молодому мужчине, своему спутнику. Второй напрягся, повернулся было к извозчику, чтобы приказать ехать, и побыстрее, но Пантелеев опять перебросил револьвер из руки в руку и сказал:
– Ну и без глупостей тоже.
Извозчик опустил руки с вожжами, ожидая, пока закончатся разговоры. Он втянул голову в плечи, не желая даже поворачиваться. За минувшие годы и не такого навидался, а здесь вроде как стрелять не собираются.
