Александр, по видимости столь покладистый, умеет, по выражению Беньо,[56]когда надо, «говорить наполеоновским языком»: «Приказ отдан – действуйте!» Так как Людовик XVIII медлит обнародовать обещанную подданным Хартию, царь доводит до его сведения, что союзные войска не покинут столицу, пока это обязательство не будет выполнено. Король нехотя назначает на 4 июня торжественное оглашение Хартии.
Какое будущее ждет Францию? Александр настроен скептически: по его убеждению, трон, «установленный на обломках революции», не может быть прочным. С другой стороны, его разочаровывает и раздражает Талейран. Выставляя напоказ свою преданность царю во время вступления русских войск в Париж, князь Беневентский сумел, по прошествии нескольких недель, занять независимую позицию. Поццо ди Борго так характеризует его в письме к Нессельроде: «Этот человек ни на кого не похож, он вредит, улаживает, интригует, управляет, тысячу раз на дню меняя средства. Его интерес к другим людям пропорционален пользе, которую он имеет от них в данный момент. Даже степень его учтивости зависит от тех изменений, которые происходят в течение дня». После периода увлечения французским дипломатом Александр обращается с ним холодно, отказывается ему в прощальной аудиенции и нелестно отзывается о нем: «Этот человек принесет в жертву своему честолюбию и родину, и друзей».
Талейран, зная об отношении к нему царя, пишет ему, рассыпаясь в любезностях: «Я не видел Ваше Величество перед Вашим отъездом и я осмеливаюсь упрекнуть за это Ваше Величество со всей искренней почтительностью, которую может позволить себе самая нежная привязанность… Я давно предугадывал Ваше предназначение и чувствовал, что смог бы, оставаясь французом, принять участие в ваших планах, ибо они всегда были благородными. Вы полностью исполнили свое особое предназначение… Вы спасли Францию, Ваше вступление в Париж ознаменовало конец деспотизма… Пережив подобную бурю, кто может похвастаться, что за такое короткое время понял характер французов?.. Французы вообще всегда были и всегда будут легкомысленными… Эта изменчивость скоро побудит их облечь своим доверием нового суверена: наше доверие они обманут».
Покинув Париж накануне провозглашения Хартии, одобренной Сенатом и Законодательным корпусом, Александр держит путь в Лондон, оставив о себе память как о просвещенном монархе, человеке тонких чувств и благородной души. Вспоминая о пребывании царя в столице, Шатобриан пишет: «Он, по-видимому, сам был удивлен своим триумфом; он смущенно вглядывался в лица парижан, как будто признавал их превосходство над собой; кто знает, быть может, оказавшись среди нас, он ощущал себя варваром, подобно римлянину, который, побывав в Афинах, устыдился самого себя. Быть может, ему приходила мысль о том, что эти же самые французы заняли и сожгли его столицу и что его солдаты в свой черёд стали хозяевами Парижа, в котором наверняка отыскалось бы немало обуглившихся факелов, пламя которых испепелило Москву. Мысли о внезапных поворотах судьбы, об изменчивости фортуны, о тщете усилий как народов, так и их земных владык должны были глубоко поразить его религиозный ум».
И в самом деле, длительная война, когда отчаяние сменялось надеждой, кровопролитные сражения – хитросплетениями дипломатических интриг, триумфальные арки – горами трупов, сверкание люстр на придворных балах – бивуачными огнями, сильно повлияла на характер Александр. Для поверхностных наблюдателей лицо Александра по-прежнему прекрасно, осанка величественна, речь отточена. Внешний облик остался неизменным, но в душе совершался переворот. После пережитых потрясений изнеженный внук Екатерины II, прилежный ученик Лагарпа, юный царь-либерал, которого при вступлении на трон приветствовали как «порфироносного ангела», незаметно для окружающих превратился в человека глубоко и искренне верующего, но не обретающего в своей вере утешения. Уступая обольщениям славы, он чувствует временами всю тщету человеческого величия. Он не в силах отказаться от удовольствия повсюду принимать восславления и почести, но душу его переполняют печаль и тоска. Иногда ему кажется, что нет такой земной награды, которая утолила бы терзающую его жажду Абсолюта.
3 июня 1814 года он покидает Париж с надеждой, что путешествие подарит ему радость: в Лондоне его с нетерпением ждет сестра Екатерина, предсказавшая, что в Англии его личный успех будет еще больше, чем во Франции. «Есть ли еще в истории монарх-завоеватель, характер которого превозносился бы и как образец добродетели? – пишет она ему. – Необыкновенно приятно слышать все то, что о Вас говорят и, воздав хвалу, добавляют: „Все это ничто, надо знать его душу“. Не браните меня, я Вам это передаю потому, что просто задыхаюсь от восторга. Увидите сами, преувеличиваю ли я».
После отъезда царя полки союзников один за другим также покидают Париж. Их уход проходит незаметно, как будто войско отправилось на очередные маневры. После двух месяцев оккупации французы остаются один на один со своим королем, уже дискредитированным в общественном мнении промахами вернувшихся во Францию эмигрантов.
Глава XI
Венский конгресс
Высадившись в Дувре, Александр с удовлетворением отмечает, что англичане увлечены им не меньше, чем французы. Толпа встречает его громкими восклицаниями, выпрягает лошадей из коляски, в которой Александр сидит с королем Пруссии, и везет экипаж на себе по улицам города. Так же ли горячо, как английский народ, встретит его английское правительство? В Париже Александр столкнулся с отрицательным отношением английских дипломатов к его видам на Польшу и надеется, что, приехав в Лондон, сумеет переубедить принца-регента и общественное мнение, и англичане предоставят ему свободу действия на славянских землях. По обыкновению, он полагает, что его собственное обаяние и Божья воля принесут ему удачу и в этом деле.
Политические круги Лондона оказались более расколотыми, чем предполагал Александр. Его сестра Екатерина, сумасбродная, порывистая и властная, не снискала благосклонности чопорного английского двора и с досады сблизилась с оппозиционной регенту партией вигов. Вовлеченная в интриги, опутавшие королевскую семью, она привлекла на свою сторону лорда Грея и лорда Голланда, яростных противников находившейся у власти партии тори, чем возбудила крайнее неудовольствие регента.
Встреча брата и сестры прошла во взаимных излияниях нежности и восхищения. Александр далек от того, чтобы порицать Екатерину, неосмотрительно впутавшуюся в политические интриги, и оправдывает ее. Разве в Париже он сам не выдавал себя за поборника либеральных идей? Разве не он вынудил Людовика XVIII даровать народу Хартию? Он и в Лондоне будет таким же, как в Париже: прослывет государем свободного образа мыслей. В Сент-Джеймском дворце для него приготовлены апартаменты, но Екатерина уговаривает его отказаться от них и устроиться более просто, у нее в Пултней-Хаузе. Она уверяет, что, отклонив гостеприимство официального Лондона, Александр завоюет симпатии народа, который ненавидит регента и оценит жест царя. И действительно, прибыв в Пултней-Хауз, царь признает, что сестра все рассчитала правильно. Восторженная толпа собирается перед домом, когда он ждет визита принца-регента. Раз двадцать он выходит на балкон и легким поклоном отвечает на овации лондонцев. Однако знатный гость не торопится. Наконец по истечении трех часов царю сообщают, что Его Королевское Высочество не рискует показаться в этом густонаселенном квартале, где его присутствие может «вызвать волнение». Екатерина торжествует. Александр, посмеявшись над этим приступом малодушия принца-регента, первым наносит ему визит в его резиденции Карлтон-Хауз и возвращается оттуда, окончательно уверовав в непогрешимую проницательность сестры.
