* * *
В то далекое лето сестер неожиданно решили отправить не на дачу в Пушкино, а в пионерский лагерь. Чего, надо сказать, прежде никогда не практиковалось. Отправлять девочек в это культурно-оздоровительное учреждение, вроде детского ГУЛАГа, в семье Семеновых — да и в кругу их знакомых — считалось дурным тоном, если вообще не позорным плебейством. Но в то лето это был вынужденный шаг и суровая необходимость.
Дело в том, что родительнице вдруг во что бы то ни стало потребовалось отправиться в какой-то необыкновенный санаторий, а оставлять девочек на престарелую бабусю, оставшуюся к тому времени без дедушки, и на мужа, всецело поглощенного работой, было, естественно, нельзя.
В отличие от старшей Кати, которую эта новость повергла в ужасное уныние, младшая Маша была в полном восторге. Это и понятно — Катя не могла дождаться лета, чтобы отправиться на дачу, где у нее имелся «молодой человек», в которого она была влюблена, и отправляться вместо этого в какой-то задрипанный пионерский лагерь представлялось ей верхом унижения. В отличие от сестры. Несмотря на то, что вот уже минуло несколько месяцев после злополучного «письма Татьяны к Онегину» всяческие нежности между противоположными полами были Маше еще совершенно до лампочки, и привычной дачной скуке она с радостью предпочла неизведанную романтику пионерских костров, походов и прочих коллективистских мероприятий.
Итак, накануне отъезда в лагерь Маша сидела, скрестив ноги, на полу их общей с Катей комнаты, а престарелая бабуся скрупулезно пришивала меточки с фамилией на те вещи, которые предполагалось взять с собой. Держа во рту длинную белую нитку, она подавала Маше тщательно сложенные юбки и шорты, а та укладывала их в большущий чемоданище.
Бабуся и Маша хозяйствовали в одиночестве, поскольку Катя с утра отправилась куда-то по заданию отца, а мама распрощалась со своим семейством еще несколько дней тому назад. Довольно туманно девочкам объяснили, что маме потребовались экстренные медицинские процедуры — не то на сернистых водах, не то еще где. Философское спокойствие, с каким отец отнесся к отъезду супруги, при желании можно было списать на его всегдашнюю загруженность.
— Я должен, — твердил он в те редкие моменты, когда показывался дома, — работать как вол, чтобы заработать двум невестам на приданое! Мне придется засиживаться в конторе допоздна. Если что, вы должны ложиться спать, не дожидаясь моего возвращения.
Маша взглянула на часы. Было уже полшестого. Она вспомнила, что в шесть часов отец назначил ей встречу в кафе-мороженом «Космос».
— Ба, мне пора бежать!
Бабуся кивнула и кряхтя поднялась, упираясь дряхленькой рукой в толстое колено.
— Давай, — сказала она, — не опаздывай. Не то папа рассердится.
Знакомыми с младенчества переулками Маша выбралась на улицу Горького и вскочила в троллейбус, который пополз вниз к Красной площади. У Моссовета она сошла и перебежала по подземному переходу на другую сторону. За конным Долгоруким был скверик, где, как ей уже было известно, собирались извращенцы и хиппи. Туда она, естественно, не пошла, а продолжила свой путь дальше по улице Горького и через минуту уже подходила к стеклянным дверям «Космоса», около которых, как всегда, стояла изрядная очередь. По-детски смело она шагнула прямиком к швейцару.
— Меня папа ждет! — гордо заявила она и была тут же пропущена внутрь.
На Маше была простенькая плиссированная юбчонка, видавшие виды босоножки и голубая кофточка. Для такого чудесного заведения, каким являлся «Космос», ее наряд был довольно убог, однако это беспокоило ее куда меньше, чем размышления о том, сколько порций мороженого разрешит ей заказать отец.
Она вошла в зал, декорированный какими-то замысловатыми панно на космическую тематику, и тут же увидела отца, а тот увидел ее и, привстав, галантно — как умел только он один — усадил ее за столик. Только потом сел сам. Перед ним стоял уже наполовину опустошенный графинчик с коньяком. Маша тут же схватила карточку меню и побежала глазами по названиям десертов. Названия были одно заманчивее другого и чрезвычайно таинственными. Впрочем, Маша была уже стреляный воробей. Она знала, что названия придуманы лишь для вящего понта, а выбирать следует по цифрам в графе цен.
— Как настроение? — спросил отец.
— Отличное, папа, — ответила она, поглощенная выбором. — Сколько можно взять порций?
Он показал ей на пальцах — две, но, подумав, показал — три. Наконец заказ был сделан.
— Собралась в лагерь? — механически продолжал он, явно занятый какими-то другими мыслями.
— Почти, папа, — поспешно кивнула Маша.
Приближался официант с подносом, на котором стояли две заиндевевшие железные вазочки, в одной из которых покоились чудесные шарики шоколадного пломбира, обсыпанного орехами, а в другой — сливочного с апельсиновым джемом. Но это было еще не все. Кроме железных вазочек, был принесен еще высокий стакан, в котором мороженое красовалось уж совершенно изумительными цветными слоями.
Некоторое время отец и дочь молчали. Первый был занят коньяком, другая — мороженым. Потом Маша вспомнила, что ведь папа назначил ей здесь встречу не только для того, чтобы она полакомилась сладким. Он сказал, что им «нужно поговорить». Она подняла на Herat лаза.
— Вкусно? — спросил он.
— Еще бы! — кивнула она и напрямик осведомилась: — АО чем ты хотел поговорить, папа?
Отец замялся. То ли он выпил еще недостаточно коньяка, то ли его смутил ее бессердечный отроческий прагматизм. Потом он медленно вытащил из стаканчика с бумажными салфетками одну и, достав из внутреннего кармана шариковую авторучку, принялся на салфетке что-то рисовать. Что-что, а рисовать он всегда умел неплохо.
Через некоторое время на розовой салфетке появилась физиономия. Правда, скорее, это был череп, чем физиономия — такой у нее был изможденный вид. Просто-таки Освенцим какой-то.
Закончив рисовать, он подвинул Маше салфетку.
— Что это? — испуганно спросила она.
— Ты должна знать. Так сейчас выглядит твоя мать…
Он так пристально смотрел на нее, что она смутилась и, опустив глаза, прошептала:
— А что с ней случилось?
Он пил коньяк и молчал. У Маши по щеке скатилась слеза.
— Что с мамой? — повторила она, стараясь не плакать, зная, что отцу это никогда не нравилось.
— Мама не ездила в санаторий, — сказал он.
— А куда она делась?
— Она решила лечь в больницу на операцию… Не плачь. Сейчас мы к ней поедем, и ты ее увидишь. Только уж постарайся в больнице не плакать. Если не хочешь сделать ей еще больнее.
— Разве она заболела? — удивилась Маша. — Какая операция?
Теперь настала очередь отца смутиться. Он вдруг понял, что не сможет ей этого внятно объяснить.
— Как тебе сказать, Маша… В общем, это косметическая операция. Понимаешь, что это такое? После того, как она родила Катю, а потом тебя, у нее в организме произошли некоторые изменения…
