Глава первая. «Погибаю, но не сдаюсь»
Мичман Селезнев не сдается
Южная ночь без сумерек, без переходов стремительно падала на новороссийский рейд. Но и с ее приходом не наступило облегчения от парной духоты дня. Воздух оставался неподвижным. Ни малейшее дуновение не рябило поверхности моря. Последний блеск алой полосы заката, отражаясь от зеркальной воды, дрожащими бликами ложился на матовую поверхность шаровой краски корабля. Видимо, краска эта давно не подновлялась — она успела выцвести, пошла разноцветными подтеками. Беседка, висящая на двух стропах, казалась совсем крошечной на широкой, как стена дома, корме дредноута.
Двое парнишек в тельняшках и подтянутых к подмышкам парусиновых штанах роб, болтая ногами, сидели на беседке. Их бескозырки были сдвинуты на затылки давно не стриженных, вихрастых голов. Двенадцатилетнему «добровольцу» Павлу Житкову, по старинке именовавшемуся юнгой, было приказано надраить медь славянской вязи, которой была выложена по корме дредноута надпись «Воля».
С полудня к Пашке присоединился его дружок Александр Найденов, в просторечье — Санька. Найденов — тоже «доброволец», однолеток Житкова. Такой же крепкий, коренастенький и густо загорелый, как его приятель, облаченный в такую же линялую тельняшку и в такие же, не по мерке, заношенные штаны парусиновой робы, Санька внешне мало чем отличался от Пашки. Разве только тем, что лицо его не было, как курносая физиономия Пашки, до самых глаз покрыто золотистой осыпью веснушек.
Санька был мастер на все руки. Хотя официально он числился всего лишь учеником в мастерских морской авиационной базы, но в душе считал себя уже без пяти минут летчиком. Без памяти влюбленный в свои «гидрошки», он готов был целыми днями возиться около них. К другу Пашке он подгреб для того, чтобы посоветоваться, как быть дальше: самолеты были почти беспризорны, им грозила гибель.
Тут было о чем подумать.
Мальчики провели на беседке все время с обеда, а медь надписи оставалась такой же темной, как была.
На кормовой балкон адмиральского салона несколько раз выходил долговязый рыжий офицер. Он поглядывал на беспечно беседующих мальчиков, нерешительно переминался с ноги на ногу и уходил обратно.
На баке пробили склянки. Вразброд, словно нехотя, отозвались разноголосые рынды с эскадры. Силуэты кораблей расплывались во тьме надвигающейся ночи.
— Так ни фига ты мне и не присоветовал, — сказал Санька, подбирая ноги. Он потянулся и лихо сплюнул длинной струйкой в темную бездну под беседкой. — Нужна нынче кораблю драеная медяшка, как мертвому припарки.
— Не скажи, небось и п-покойника к смерти а-а-обряжают, — чуть заикаясь, ответил Пашка.
— Неужто и впрямь топить?
— А т-ты думал! Ленин ясно приказал: германцам флот не да-авать!
— Это-то ясно, — согласился Найденов, — а все-таки… Сила какая! Строили, строили — и на!
Пашка стал молча собирать принадлежности для чистки меди.
— Пошли, што ль?
— Ты иди, а я еще малость подымлю, — с важностью ответил Найденов и снова растянулся на доске. — Ты меня не жди. Я в туза — и до базы.
Житков перекинул через плечо сумку со снастью и стал ловко взбираться по штормтрапу на высокий борт корабля.
Тем временем в кормовом салоне «Воли» происходило следующее. За круглым столом, в центре каюты, полный офицер в кителе нараспашку торопливо дописывал страницу. Это был капитан первого ранга Тихменев, командир линейного корабля «Воля». После каждых нескольких строк Тихменев досадливо морщился и перечитывал написанное. Ему мешали два других офицера, вполголоса споривших на диване. Один из них, — высокий, худой, длиннолицый, с рыжими колбасками бачков на розовых щеках флаг-офицер старший лейтенант барон Остен-Сакен, — убеждал второго — маленького, крепкого мичмана Селезнева:
— Вы единственный офицер на корабле, к которому «братишки» относятся более или менее по-человечески. Кроме вас, никто не может покинуть корабль. Мы все под негласным арестом. Начиная с командира. Хотя формально он и замещает отбывшего флагмана.
— Именно потому, что матросы мне доверяют, я и не вижу возможности покинуть корабль с таким поручением.
— А, все это слова! — раздраженно сказал барон. — Пустые разговоры, которыми вы хотите прикрыть свои страх перед матросней!
Селезнев вскочил с дивана:
— Господин старший лейтенант!.. Вы имеете дело с офицером!
— С бывшим, господин Селезнев, с бывшим-с…
Тихменев поднял голову:
— Господа, господа! — Он развел толстыми руками. — Вы забываете, что нынче даже стены имеют уши. Право же, не время для ссор, господа. — Он стал тщательно складывать лист, проводя по сгибам широким, аккуратно подстриженным ногтем. — Петр Николаевич! — Селезнев подошел к столу, Тихменев смерил его пытливым взглядом. — Считаете ли вы себя сыном России и способны ли для флота рискнуть головой? — Тихменев протянул мичману запечатанный конверт. — Чего бы это ни стоило, вы должны доставить пакет на «Свободную Россию». Лично кавторангу Терентьеву. Никому иному. Понятно?
— Понятно… Но… — Селезнев замялся. — Я должен знать, что здесь написано.
Тихменев с удивлением глядел на Селезнева. Стоящий за спиною мичмана Остен-Сакен делал командиру какие-то знаки. Видя, что тот не понимает их, флаг-офицер сказал:
— Разрешите мне, господин каперанг, сообщить мичману содержание письма?
— Я думал, мои офицеры еще не уподобились этому сброду, — хмуро произнес Тихменев. — Но если… мичману недостаточно моего приказания, — Тихменев пожал плечами и передал пакет Остен-Сакену, — поступайте, как знаете. Пакет должен быть доставлен сегодня ночью. — Тяжело ступая, он пошел к выходу. У самой двери приостановился и повторил: — Слышите? Доставить сегодня же ночью, во что бы то ни стало. Завтра будет поздно.
Тяжелая, резного дуба дверь затворилась за широкой спиной Тихменева.
Остен-Сакен держал конверт за углы длинными пальцами, поросшими такими же рыжими волосами, как на щеках.
— Вам угодно знать содержание письма? — подчеркнуто вежливо спросил он мичмана.
— Точно так, господин лейтенант! — твердо ответил Селезнев.
— Извольте-с. — Глядя на Селезнева бесцветными остзейскими глазами, Остен-Сакен отчеканил: — Даю точный текст: «С получением сего приказываю безотлагательно приступить к выполнению директивы Совета Народных Комиссаров. Дальнейшее промедление может повести к непоправимым последствиям для всего флота и для России», — барон на секунду умолк и насмешливо сказал: — Ну-с, а директива господ народных комиссаров вам, вероятно, известна: русским морякам во что бы то ни стало стать самотопами. По мнению «товарищей», лучше потопить корабли, чем передать немцам или хотя бы жовто-блакитному хохлацкому правительству. Вместо того чтобы когда-нибудь получить корабли обратно в целости и сохранности… — не досказав, он выразительно показал на палубу.
