Профессор Райсфельд обернулся ко мне:
— Ты подавал документы в МТИ?
— Да, сэр, но…
— Он в списках абитуриентов. Клиффорд Расселл. Пошлешь вызов ему на дом, а глава вашей бригады пусть привезет мне копию… Да, большую бригаду, а во главе поставь кого-нибудь из матфизиков, например Фарли; у него есть воображение… О-о, ничего более значительного не происходило со времен яблока, долбанувшего сэра Исаака… Да, я шантажист, а ты протиратель штанов и демагог. Когда вернешься к академической жизни? Привет Белле. Пока.
Он повесил трубку.
— Все в порядке. Кип, единственное, что меня смущает: зачем я понадобился этим самым слизневолосым монстрам?
Я не знал, что ему ответить. Только вчера он рассказывал мне, что обобщает все необычное — неопознанные наблюдения, неожиданные помехи на космических трассах, все, что выходит за рамки обыденного. У такого человека наверняка есть что сказать — и к нему наверняка прислушиваются. Если у него и была какая-нибудь слабость, так это скромность. Чего, кстати, не унаследовала Чибис. Если бы я сказал ему, что космические захватчики занервничали из-за его любознательности, он бы только фыркнул. Так что я сказал:
— Они нам не говорили, сэр. Видимо, по их мнению, вы достаточно важная персона, чтобы взять вас в плен.
Мистер Ван Дювендюк поднялся.
— Курт, я не буду тратить время, выслушивая чепуху. Расселл, я рад, что вопрос с вашим обучением решен. Если я понадоблюсь, позвоните.
Когда он ушел, я попытался поблагодарить профессора Райсфельда.
— Я хотел учиться на собственные деньги, сэр. Я бы заработал до начала семестра.
— Меньше чем за три недели? Ну-ну.
— Я имел в виду за остаток этого года и…
— Потерять целый год? Ну нет.
— Но я уже… — я взглянул на зеленую листву за окном. — Профессор… какое сегодня число?
— День труда, разумеется.
«…к тем пространственно-временным параметрам, откуда они были изъяты…»
Профессор Райсфельд опрыскал меня водой.
— Пришел в себя?
— На-наверно. Мы же провели там несколько недель!
— Кип, ты столько пережил, а сломался на ерунде. Можешь спросить этих звездных близнецов… — он махнул в сторону Джиоми и Брука. — …Но ты ничего не поймешь. По крайней мере я не понял. Почему бы просто не принять, что прыжки на 167 тысяч световых лет оставляют место для маленького люфта, вроде поправки на ветер в Теннеси, величиной не знаю уж в какую долю процента? Тем более что метод вообще некорректно использует пространство-время.
В дверях миссис Райсфельд расцеловала меня, Чибис прослезилась и заставила Мадам Помпадур попрощаться с Оскаром, который расположился на заднем сиденье. Профессор вез меня в аэропорт.
По дороге он обронил:
— Ты нравишься Чибис.
— Ну, я надеюсь.
— А она тебе? Я не слишком нескромен?
— Нравится ли мне Чибис? Спрашиваете! Да она раза четыре или пять спасла мне жизнь! От Чибис, конечно, свихнуться можно, но она храбрая, верная, умная… в общем, характер у нее — что надо.
— Тебе и самому парочка медалей за спасение жизни полагается.
Я обдумал это.
— Мне кажется, я чуть не провалил все, за что брался. Но мне помогали и мне ужасно везло.
Я содрогнулся от мысли, что исключительно везение спасло меня от супа. От того, чтобы превратиться в суп.
— «Везение» — это еще вопрос, — ответил он. — Ты говоришь об «удивительном везении», когда ты попал на частоту, на которой моя дочь передавала сигнал о помощи. Но случайностью это не было.
— А?
— Почему ты оказался на той частоте? Потому что ты был в скафандре. Почему ты был в скафандре? Потому что ты стремился в космос. Когда ты услышал сигнал космического корабля, то ответил. Если это «везение», то подающему везет каждый раз, когда он попадает битой по мячу. Кип, «везение» наступает после тщательной подготовки; «невезение» — результат халатности. Ты убедил суд, более древний, чем человечество, что ты и твой народ заслуживают спасения. И это просто случайность?
— Ну… на самом деле я очень разозлился и чуть все не испортил. Мне надоело, что меня не принимают всерьез.
— Историю человечества творят как раз те люди, которым «надоело, что их не принимают всерьез». — Он нахмурился. — Я рад, что тебе нравится Чибис. Она тянет лет на двадцать по уму, и лет на шесть по эмоциям. Обычно она не находит с людьми общего языка. Так что я рад, что она подружилась с кем-то, кто оказался умнее ее.
У меня челюсть отвалилась.
— Но, профессор, Чибис гораздо умнее меня. Она меня то и дело выставляет дураком.
Он взглянул на меня.
— Меня она оставляет в дураках уже много лет — а я не так уж глуп. Не следует недооценивать себя, Кип.
— Но это правда.
— Вот как? Мы имеем величайшего специалиста в области математической психологии, который всегда сам распоряжался своей жизнью, вплоть до того, что он сумел по собственному желанию уйти в отставку (а это очень сложно, когда на тебя такой спрос); этот человек женился на своей лучшей ученице. Сомневаюсь, что их сын глупее моего ребенка.
До меня не сразу дошло, что он говорит обо мне. Я не знал, что ответить. Кто из детей действительно знает своих родителей? Получается, я их не знал.
Он продолжал.
— Чибис — сущее наказание, даже для меня. Вот и аэропорт. Когда начнешь учиться, навещай нас. И на День Благодарения приезжай; ведь на Рождество ты, конечно, отправишься домой.
— Спасибо, сэр. Я приеду.
— Вот и хорошо.
— Да, насчет Чибис — если появятся педагогические трудности, у вас есть маяк. Мамми сумеет ее укротить.
— М-мм, это мысль.
— Чибис пыталась ее переспорить, но у нее ни разу не получилось. Ох — чуть не забыл. Кому можно рассказывать? Не о Чибис. Обо всем этом.
— Разве не понятно?
— Сэр?
— Да говори что хочешь и кому хочешь. Часто не придется. Почти никто тебе не поверит.
Домой я полетел реактивным самолетом — а они очень быстрые. Профессор Райсфельд всучил мне еще десять долларов, когда узнал, что у меня с собой только доллар и 67 центов, так что на автобусной станции я подстригся и купил два билета до Кентервиля, чтобы не сдавать Оскара в багаж; там его могли повредить.
Самым большим плюсом стипендии было то, что теперь не нужно продавать Оскара. Да я и так бы не продал.
Кентервиль выглядел замечательно — от вязов над головой до последней выбоины под ногами. Водитель остановился прямо у дома — из-за Оскара; нести его неудобно. Я прошел в сарай, повесил скафандр, сказал, что еще наведаюсь, и направился к черному входу.
