Титус стоял, истукан истуканом, между тем как все тело его жаждало действия. Дурнота миновала. Он ждал лишь мгновения, которое позволит ему броситься в самую гущу происходящего и сделать что-то, хорошее или дурное. Главное – сделать, хоть что-то.
Вот только в глазах Гепары не было больше притворной любви. Эту снятую и отброшенную маску сменила злоба, недвусмысленная и нагая. Да, она ненавидела Титуса, и тем злее, чем яснее понимала: заставить его страдать будет трудно. Хотя, на поверхностный взгляд, все у нее складывалось неплохо. Молодой человек несомненно смутился – при всей деланной независимости его позы и презрительной посадке головы. Стало быть, страх он изведал. Но страх, не настолько великий, чтобы сломить его. Да назначение страха и состояло не в том. Главное еще впереди, и уверенность в этом на миг едва не погрузила душу Гепары в опасную оргию предвкушений. Ибо время близилось: и Гепаре оставалось только одно – прижимать к груди стиснутые ладони.
Судорога исказила ее лицо и на какой-то миг она стала уже не миниатюрной и утонченной Гепарой, – непобедимой, несокрушимой, – но воплощением подлости. Эта судорога, или конвульсия, запечатлелась на лице девушки с такой силой, что и долгое время после того, как оно снова разгладилось, отпечаток оставался на нем… непристойный и четкий. То, что заняло лишь долю секунды, растеклось теперь по лицу Гепары, да так, что Титусу показалось, будто оно таким и было всегда, будто странное натяжение лицевых мышц давно уже обратило ее холодную красу в нечто омерзительное. Почти смехотворное.
Однако никто, и уж менее всех Титус с Гепарой, не ожидал, что внимание его целиком будет захвачено смешным, а не пугающим.
А в добавление к этому, еще одно обстоятельство толкало его к смеху, грозившему стать неуправляемым – эта фея с поднятым к нему лицом, напоминала Титусу присевшую в ожидании лакомого кусочка собаку.
Несообразность ледяной Гепары и лица, над которым она внезапно утратила власть, была комичной. Безумно, неуместно комичной.
Подобное ощущение может оказаться непосильным для всякого. Бороться с ним так же не просто, как со снежной лавиной. Оно вцепляется в священные, неприкасаемые условности и ломает их, точно прутики. Оно подхватывает какие-нибудь святые реликвии и швыряет их в небо. Оно хохочет, само по себе. Хохочет и топает ногами, да так, что в соседнем городе начинают звонить колокола. И в хохоте этом слышатся отзвуки Рая.
Из страха, из зловещих предчувствий выросло и до самого нутра пронизало Титуса что-то совсем новое, немыслимо юное. Это новое ворвалось в его грудь и разлетелось лучами по всем изгибам тела, и снова сошлось в одну точку, и, обдав ледяным жаром, прокатило по чреслам, но лишь затем, чтобы опять ринуться вверх, не оставив нетронутым ни единого дюйма тела. От прежнего Титуса осталась лишь половина. И все же лицо юноши еще хранило недвижность, он не проронил ни звука: у него не перехватило дыхание, губы его не дрогнули. Вглядевшись в него, никто не сказал бы, что он задыхается или борется с собой. Но вот его прорвало и, расхохотавшись, он уже не пытался остановиться. Он слышал свой голос, взлетавший до непривычных высот. Вопли его доносились словно бы с разных сторон, как будто Титус был сразу двумя людьми, перекликающимися через долину. В какой-то миг он в сейсмической судороге содрал чучела сов со спинки трона. И уронил их на землю – просто не смог удержать. Он ухватился за бока и, пошатнувшись, снова осел на трон.
Приоткрыв один глаз, – все тело его изнывало в новом приступе неуправляемого хохота, – Титус увидел перед собою лицо Гепары и в тот же миг вдруг обратился из надрывающего живот, бессильно свесившего руки хохотуна, разбивающего своим ревом стаканы, брызжущего слезами, – из каталептической развалины, наполовину свисающей с трона, без малого спятившей от исступления, – в камень, ибо из глаз девушки смотрело зло в чистом виде.
И при всем том – какое благозвучие интонаций. Слова, подобные спархивающим с дерева листьям. Глаза притворяться уже не способны. Только язык. Черные глаза Гепары неотрывно смотрели на Титуса.
– Ты слышал? – спросила она.
Титус, еще не видевший такой ненависти ни на одном женском лице, ответил ей голосом ровным, как пустырь:
– Что именно?
– Тут кто-то смеялся, – объяснила девушка. – Я даже надеялась, что смех разбудит тебя.
– Я тоже слышал хохот, – сказал другой голос. – И все же он спал.
– Да, – подтвердил третий. – Заснул на троне.
– Кто? Титус Гроан, Повелитель Просторов, наследник Горменгаста?
– Он самый. И здоров же дрыхнуть!
– Вон как он на нас смотрит!
– Сбит с толку.
– К мамочке хочет.
– Еще бы, еще бы.
– Как ему повезло!
– Почему это?
– Потому что она уже приближается.
– Красные волосы, белые коты и все прочее?
– Точно.
Взбешенной Гепаре пришлось изменить свой замысел. И как раз перед тем, как она собиралась вызвать призраков и расстроить рассудок сбитого с толку юноши сразу и на всегда.
И потому она, приветливо улыбаясь своим прихлебателям, начала заново создавать обстановку, которая стала бы наилучшим проводником безумия.
В тот же самый миг Титус, не сознавая, что делает, сцапал обеими руками хлипкий трон и швырнул его на пол. Наступившее следом молчание можно было потрогать руками.
Но вот послышался голос. Не принадлежащий Гепаре.
– Бедный мальчик, он пришел к нам, когда вконец заблудился. Вернее, так он полагал. На самом деле, он заблудился не более, чем домосед, переходящий из комнаты в комнату. Он ищет свой дом, а сам никогда его не покидал, ведь это и есть Горменгаст. Все то, что окружает его.
– Нет! – крикнул Титус. – Нет!
– Вот видите, кричит. Расстроился, бедняжка. И даже не понимает, как мы его любим.
Сотня голосов повторила, точно заклинание, слова:
– …как мы его любим.
– Он думает, если ходить кругами, то и получится перемена мест. И не сознает, что просто топчется на месте.
И эхо голосов отозвалось:
– …топчется на месте.
Затем – снова голос Гепары.
– И все же сегодня мы прощаемся с ним. Прощаемся с прежним Титусом и встречаем нового. Как чудесно! С корнем вырвать свой трон и швырнуть его на пол. Что это изменило, помимо символа? А символов у нас и так слишком много. Мы купаемся в символах. Нас тошнит от них. Жаль, что так получилось с твоим рассудком.
Титус стремительно обернулся к ней:
– С моим рассудком, – воскликнул он, – а что не так с моим рассудком?
– Он мутится, – ответила Гепара.
– Да, да, – хором грянула темнота. – Вот что с ним происходит. Его рассудок мутится!
А следом, позади можжевелового костра возвысился властный голос:
