В один такой день она стояла у окна своей спальни, гордо подняв матриархальную голову и вглядываясь во что-то. Птицы примолкли, коты застыли затейливой арабеской.
Пока она шла сюда с запада, Прюнскваллор подходил с востока, высоко воздев голову, семеня и распевая фальцетцем нечто неописуемо странное.
– Это вы, Прюнскваллор? – спросила Графиня резким голосом, раскатившимся по каменным плитам.
– А как же, я, – проверещал, прервав странную импровизацию, Доктор. – С совершеннейшей несомненностью, я самый и есть.
– Так это вы, Прюнскваллор? – снова спросила Графиня.
– Кто же еще? – пронесся по плитам голос Графини.
– Кто же? – вскричал Доктор. – С несомненностью. По крайности, я на это надеюсь, – и Прюнскваллор похлопал себя там и тут по телу, и ущипнул, дабы удостовериться в собственном существовании.
Глава 1
СПУСК С ГОРЫ ГОРМЕНГАСТ
С каждым шагом отдалялся он от Горы Горменгаст, от всего, что было его домом.
Той ночью Титусом, спавшим в высоком амбаре, овладели ночные кошмары. Временами он поворачивался и бормотал что-то во сне, временами говорил громко и ясно, странно подчеркивая некоторые слова. Видения затопили его. И не отпускали.
Час был ранний. Солнце еще не встало. Вокруг амбара поднимались холмы и леса, седые от инея, все в кляксах замерзших луж.
Что он делает здесь, молодой человек, семьдесят седьмой Граф и Властитель Горменгаста? – так, конечно, воскликнули бы друзья Титуса и сам его дом. Друзья? Что осталось от них? И от дома, этого мира изломанных башен. Какая истина кроется в существовании его? Чем может он доказать собственную реальность?
Сон порождал эти вопросы во всех их обличьях, и Титус вновь приподнялся, опираясь на локоть, и прошептал: «Мордлюк, друг мой, неужели тебя больше нет?»
Сычиха, услышав голос Титуса, не шелохнулась. Желтые глаза ее не мигая смотрели на спящего незнакомца.
Титус отвалился на солому, и в мозг его немедленно втерлись бочком трое.
Первым был шибко перебиравший ногами Свелтер – груда мяса с брюхом, по которому при каждом движении пробегала замысловатая зыбь. Пот струями стекал с его лица и раздувшейся шеи. Глаза величиною с плодовые семечки плавали по лицу, утопая в собственной влаге.
В руке он держал, как игрушку, двуручный мясницкий секач.
Бок о бок со Свелтером громоздился некто, для определения трудный. Ростом он был повыше, и веяло от него достоинством и неуклюжей силой. Но не они приковывали внимание, а хруст его коленных суставов.
С мгновение эти двое лучезарно улыбались один другому – зловещая пара, соединение потной и шероховатой кожи, – а следом взаимная ненависть вновь поперла наружу, подобно смрадным плевелам или колонии поганых грибов, и все же они держались за руки и, пересекая арену Титусова сознания, пели друг другу песню. Свелтер пел тонко и мелодично, голос Флэя звучал, будто ржавый ключ, поворачивающийся в замке.
Пели они о радости, но в глазах их читалось убийство. Пели о любви, но желчь разливалась по их языкам.
Да, о языках. Про Свелтеров довольно сказать, что он торчал изо рта, как морковка. Язык же Флэя казался сделанным из ржавой железки.
А у третьего? У того, кто прячется в тени Свелтерова пуза? Его язык зелен и воспален. О форме сообщить что-либо трудно. Этот язык по большей части кроется в поросли пегих волос.
Третий призрак, впервые явившийся Титусу, держался в тени – маленькое существо, едва достававшее Свелтеру маковкой до колена.
Покамест двое других, взявшись за руки, танцевали, мелкая эта тварь довольствовалась тем, что наблюдала за их отвратительными приготовлениями, – наблюдала до поры, когда Свелтер и Флэй, отпустив друг друга, распрямились во весь рост, привстали на цыпочки и одновременно нанесли по удару, – и Титус, не просыпаясь, отшатнулся от них.
P. s
Начиная с этого места и смысл написанного, и сам почерк автора становятся слишком сложными для расшифровки. Но замысел книг о Титусе никогда не ограничивался трилогией. Вот оставленный Мервином Пиком список возможных персонажей и явлений:
И ах, что это были бы за книги!
