Скоростной поезд, следующий из Парижа в Нант, полон под завязку, как обычно в пятницу вечером. Публика в моем купе собралась спокойная: пассажиры читают книги, журналы, работают на компьютере или слушают музыку. Сидящая напротив меня девушка что-то старательно пишет в молескиновом блокноте. Я не могу отвести от нее взгляд. Она в высшей степени соблазнительна – правильной овальной формы лицо, густая каштановая шевелюра, сочный, словно ягода, рот. Руки у нее тоже красивые – с изящными запястьями и тонкими длинными пальцами. Она всего раз удостоила меня взглядом. Мне удается рассмотреть цвет ее глаз, когда она поворачивается к окну. Амальфийский голубой. Рядом с ней упитанный тип в черном поглощен своим смартфоном «Blackberry». Сидящая рядом со мной семидесятилетняя мадам читает сборник стихотворений. Англичанка до мозга костей – растрепанные седые волосы, орлиный нос, улыбка, открывающая красивые зубы, огромные руки и ступни…
Дорога от Парижа до Нанта занимает почти два часа, но я считаю минуты, и мне кажется, что время тянется отчаянно медленно. Я не видел Анжель со дня своего рождения, то есть с января, и сгораю от нетерпения. Моя соседка встает и возвращается из бара с чашкой чая и бисквитами. Она дружески мне улыбается я улыбаюсь в ответ. Симпатичная девушка продолжает писать мужчина в черном наконец убирает свой смартфон, зевает и устало потирает лоб.
Я перебираю в памяти события последних недель. Неожиданное решение Мелани, принятое ею после смерти Бланш: «Что бы ты ни раскопал, я ничего не желаю знать». Враждебность Соланж, когда я упомянул о Джун Эшби: «Не помню, чтобы они с твоей матерью были как-то связаны». И волнение в голосе Донны Роджерс: «Джун говорила, что ваша мать была единственной любовью в ее жизни». Она попросила продиктовать ей мой парижский адрес, поскольку хотела выслать мне кое-какие вещи, которые сохранила Джун и которые могут меня порадовать.
Посылку я получил через несколько дней. Она содержала письма, несколько фотографий и бобину кинопленки формата «супер-8». И записку от Донны Роджерс:
Дорогой Антуан,
Джун бережно хранила эти вещи до самой смерти. Я уверена, что она была бы очень рада, узнав, что они попали в ваши руки. Мне неизвестно, что запечатлено на пленке, Джун никогда мне об этом не рассказывала, и я подумала, что будет лучше, если вы сами это узнаете.
С уважением,
Донна В. Роджерс.
Дрожащими пальцами я развернул письма и, прочитав первые строки, подумал о Мелани. Мне бы очень хотелось, чтобы она была со мной, сидела рядышком здесь, в моей комнате, и мы бы вместе рассматривали эти драгоценные вещи, напоминающие о матери. На первом письме указаны дата и место: 28 июля 1973 года, Нуармутье, отель «Saint-Pierre».
Сегодня вечером я целую вечность ждала тебя на эстакаде. Стало прохладнее, и я предпочла вернуться в гостиницу, думая о том, что на этот раз тебе не удалось ускользнуть. Я сказала, что хочу прогуляться немного после ужина, и теперь спрашиваю себя, поверили ли они моим словам: она смотрит на меня так словно знает, хотя сама я уверена в том, что о нас никто не догадывается.
На глаза наворачиваются слезы. Мне приходится прервать чтение. Не важно, я дочитаю позже, когда соберусь с силами. Я аккуратно складываю письма. На черно-белых фотографиях запечатлена Джун Эшби, они сделаны в студии профессиональным фотографом. Она была красивой – лицо с четко прорисованными тонкими чертами, пронизывающий взгляд. На обороте своим округлым детским почерком моя мать написала: «Моя дорогая любовь». Есть еще несколько цветных фото моей матери в вечернем сине-зеленом платье, которого я никогда не видел, перед зеркалом во весь рост в незнакомой мне комнате. Глядя в зеркало, она улыбалась тому, кто ее фотографировал. А фотографом этим, думается, была Джун. На следующей фотографии моя мать стоит в той же позе, но обнаженная, сине-зеленое платье лежит у ее ног. Я чувствую, как кровь приливает к щекам, и немедленно отвожу глаза, потому что никогда раньше не видел мать обнаженной. У меня появляется ощущение, будто я за ней подглядываю. Я не хочу смотреть остальные фотографии. Вся суть любовного романа моей матери, существование которого теперь уже бессмысленно отрицать, содержится в этих вот письмах и фотографиях. А что, если бы Джун Эшби была мужчиной? Нет, это ничего бы не изменило. Во всяком случае, не для меня. Может, Мелани труднее, чем мне, примириться с тем, что у матери была лесбийская связь? И еще хуже пришлось бы отцу… Может быть, поэтому Мелани ничего не хочет знать? В итоге я почувствовал облегчение, что сестры нет рядом, что ей не довелось увидеть эти фотографии.
Потом пришел черед кинопленки. А хочу ли я узнать, что на ней? Что, если там запечатлены слишком интимные моменты. что если, посмотрев, я об этом пожалею? Единственный способ просмотреть ее, это перевести фильм в формат DVD. Я без труда нашел соответствующую лабораторию. Если я завтра утром отправлю км бобину, размноженные в формате DVD копии будут у меня через пару-тройку дней…
DVD-диск лежит сейчас в моем рюкзаке. Я получил его перед посадкой на поезд, и у меня не было времени на просмотр. На обложке надпись: «5 минут». Я достаю диск из рюкзака и нервно тереблю в руках. Пять минут чего? У меня, должно быть, такой взволнованный вид, что симпатичная девушка напротив на мгновение переводит на меня испытующий, но вместе с тем доброжелательный взгляд, затем снова возвращается к своему занятию.
За окном темнеет, а поезд все мчится к точке назначения, покачиваясь в моменты, когда скорость становится максимальной. Ехать еще больше часа. Я думаю об Анжель, которая будет ждать меня на вокзале в Нанте. Ей придется мчаться на мотоцикле под дождем, а от Клиссона до Нанта полчаса пути. Надеюсь, ливень к тому времени закончится.
Я достаю из рюкзака медицинскую карту своей матери. Я уже прочел ее от корки до корки. И ничего нового не узнал. Кларисс наблюдалась у доктора Дарделя с момента свадьбы. У нее часто бывали мигрени и насморк. Ее рост составлял 1,58 метра. Она была ниже Мелани. Весила сорок восемь килограммов – легкая как перышко. Все вакцины были сделаны вовремя. Беременности наблюдал доктор Жиро в клинике «Бельведер», где мы с Мелани появились на свет.
Внезапно раздается странный шум – и поезд резко отклоняется в сторону, как если бы под колеса попали ветки или ствол дерева. Отовсюду раздаются крики испуганных пассажиров. Карточка матери падает на пол, чай английской дамы расплескивается по столу. «Oh, my God!»[31]– восклицает она, пытаясь промокнуть лужу салфеткой. Поезд замедляет ход и, содрогнувшись несколько раз, наконец замирает. Мы молча ждем, обмениваясь встревоженными взглядами. Струи дождя стекают по стеклу. Некоторые пассажиры встают и пытаются выглянуть наружу, чтобы узнать, что случилось. По вагону от одного конца к другому прокатываются волны испуганного шепота. Чей-то ребенок начинает плакать. И вот включается громкоговоритель:
– Дамы и господа, наш поезд остановился по техническим причинам. Скоро мы дадим вам исчерпывающую информацию. Приносим свои извинения за эту случайную задержку.
