больше нам достанется, — поддевает его Леоннат.
— Угу, — кивает Неарх.
— Ну, нет! Я передумал, лишь бы не доставить вам такого удовольствия!
— Детеныши, — не глядя на Клита, замечает Парменион.
— Израстутся, — улыбается тот.
— Дожить бы.
— Доживешь. Как без тебя?
Перед тем, как дойти до пиршественной залы, македонцы рассыпались по дворцу. Выясняя, куда ведут коридоры, и что находится за каждой дверью, толпа добралась до высокой богатой резной двери, при которой в низком поклоне склонились два мальчика.
— Покои царя царей, — объяснил толмач.
С хохотом и гиканьем македонцы ввалились в сердце дворца. За дверью находилась комната, из которой куда-то вели еще несколько дверей. Комната для платья царя, комната для обуви царя, комната для того-то царя, комната для этого-то царя. Друзья сбились от перечислений. Наконец, очередная дверь распахнулась, и взгляду явилась сама спальня.
— Ого, — не выдержал Александр, разглядывая огромную, застеленную зеленым шелком, расшитым с великолепным изяществом, кровать.
— Вот это да-а-а! — не выдержал Филота.
— Да, сюда ж пол армии поместится!
— Ага! Вместе с обозом и лошадьми!
— Поле для сражений!
— Теперь понятно! — воскликнул Гефестион. — Наверное, Дарий здесь свое войско тренировал!
Птолемей услышал, как Филота шепнул ему на ухо:
— Бесполезно сегодня звать Гефестиона на завоевание Вавилона.
— Да, поле битвы обозначилось. Повоюет на шелковой траве с цветами.
— Им такие поля мять, не привыкать.
— Помню, Александр пришел ко мне, лет тринадцать ему было, Чувствую, спросить что-то хочет. Сам стоит, жмется, мнется, а я еще с утра все понял, как на Гефестиона взглянул. Тот, словно кошак, обожравшийся жирной рыбой. Весь сияет, лоснится.
— Ну, рыбка-то и впрямь не простая была.
— Так, говорит и так, сам красный, глазами пол дырявит. Я на него смотрю, вроде бы ничего не понимаю, а самому смешно. Ну, посадил я его и почище Аристотеля почти всю метафизику выложил, о причинах, источниках, следствиях, взаимосвязях, что из чего происходит и зависит.
— Представляю. Ты б ему еще анатомию преподал.
— Я про фиванский священный отряд, мол, эхеной здесь, пэрайбетаэ (2) там…
— Знаешь, Птолемей, за что я тебя люблю? Ты подо все такое основание подводишь, так что после твоих выкладок себя чуть ли не героем чувствуешь.
— А что я ему сказать должен был? Молодец, вырос?
— Приди он ко мне, я бы так и сделал.
— Не прошло времени, как явился с визитом Аристотель. Что, говорит, с царским отпрыском происходит? А я отвечаю, ничего, мол, не происходит. Он меня долго пытал, я и признался, что мальчик вырос. Он спрашивает: «Кто, да что»? А как узнал, что сын Аминты, чуть не поперхнулся.
— Бедняга, Аристотель. — Филота почесал подбородок. — Он же слюнями тек, как Гефестиона видел, а тут царский сын. Ну, куда попрешь?
— А после Олимпиада? Куда смотрел? Как допустил? Кто разрешил? Вот такая история.
— Александру советчики не нужны. Я заметил, в последнее время он собирает нас больше для порядка, чем для решений.
— В мать пошел.
— Или в отца? — усмехнулся Филота. — Кто он там у него? Филипп? Зевс? Амон? Не удивлюсь, если здешний Ахурамазда тоже свои права заявит.
— Какая разница? Филипп, тот со стратегами советовался. И с отцом твоим и с Антипатром. Тот умом брал, а этот дерзостью. Пока работает, как видишь.
Зала для приемов сочилась ароматами. Стол едва вмещал все богатство и разнообразие угощений. Харет распорядился подать все сразу и побольше. Он был настолько голоден, что едва сдерживался, чтобы не накинуться на еду немедленно. Еще утром, скудно позавтракав, войско подошло к Вавилону в боевых порядках и при полном вооружении. После поражения при Гавгамеллах и бегства Дария, правитель Вавилона Мазей укрылся в городе, приказав наглухо закрыть входы, и Александр был готов осаждать сердце Персии. Неожиданно, когда построения были развернуты, главные ворота распахнулись, и навстречу армии вышло многолюдное посольство. За Мазеем шагах в десяти следовали вельможи, жрецы, знатные горожане в дорогих цветастых одеждах с войлочными тиарами на головах. Дары из многочисленных золотых изделий пылали на солнце. Мазей поклонился, приветствовал Александра, после чего вместе с дарами сдал македонцу город. Вскоре царь взошел в золотую колесницу Дария, покрыв дорожную пыль на плечах алым плащом. Великолепные голубые ворота Иштар, окаймленные белыми и золотыми быками и лошадьми, были открыты. Широкие проспекты плескались разноцветием ликующей толпы, улицы усыпали мириады лепестков. Горожане волновались. Увидеть чужеземца, грубо поправшего вековые устои персидского-мидийского правления, было страшно, но любопытство брало верх, и они ждали его.
Оказавшись в зале для приемов, македонцы в очередной раз изумились. Стол сверкал, заливаясь блеском начищенной золотой посуды. Туши птиц и животных, целиком зажаренные на вертелах, потрясали разнообразием. Ячменные лепешки высились пирамидами. Сыры вареные, сыры жареные, сыры в обсыпках, орехи во фруктах, фрукты в орехах, орехи без фруктов, фрукты без орехов, соусы густые, соусы жидкие, овощи такие, овощи другие, запахи острые, запахи пряные, сладкие, кислые…
— Матерь богов, Гера! — протяжно выдохнул Неарх. — Ты это видела?! За всю свою жизнь я, наверное, съел меньше!
— Не льсти себе, Неарх, — поддел его Пердикка. — Если я вижу, что ты ничего не жуешь, я тут же заключаю, что ты болен.
— Только сейчас я понял, что голодал всю жизнь!
— Вперед, мой друг, — засмеялся Александр. — Ты заслужил, чтобы, наконец, наестся до отвала.
Царь хотел сесть на ближайшее кресло, но Харет остановил его:
— Александр, пока я тут терся, у меня голова вспухла. Я ничего не понял, кроме одного. Твое место там.
Взглянув, куда указывал распорядитель, Александр расхохотался.
— Ты, в самом деле, хочешь усадить меня на этот постамент? Я для этого, что ли завоевываю Персию? Скажи, что еще я должен делать?
— Если не хочешь, чтобы она окончательно завоевала тебя, завоюй ее сам! — выкрикнул Клит.
Александр проворно уселся на ближайшее кресло.
— Персия знай, — воскликнул Александр. — Отныне здесь мой закон!
Воспоминания показались Птолемею настолько далекими, что почти выглядели легендой. Глядя на пустующий трон с оскаленными львами и следуя воспоминаниям, Птолемей перенесся в Сузы.
Обойдя шикарный дворец летней резиденцией персидских царей, Александр водрузился на трон. Заметив, что стопы царя едва касаются пола, Гефестион щелкнул пальцами, подзывая юного пажа. Указав на инкрустированный столик, что стоял неподалеку, Гефестион приказал подать его под ноги Александру.
Явившийся по приказу управляющий летней резиденции пал ниц, раболепно приветствуя монарха. Поднимаясь, старик внезапно разрыдался, вновь повалился на колени, беспрерывно всхлипывая и лепеча что-то. Какое-то время Александр молча недоумевал, глядя, как старый евнух то возносит руки к небу, то безутешно сковывает ими голову.
— Спросите его, чего он так убивается, — сказал Александр, глядя с высоты царского трона на распластанного слугу. — Что он там бормочет?
— Он говорит, что великий царь Персии имел обыкновение вкушать с этого столика еду, а теперь ты попираешь его ногами.
— Кого царя или стол?
-Думаю, Александр, и того, и другого, — широко улыбнулся Гефестион.
— Скажи ему, что если он считает этот стол недостойным моих ног, пусть принесет что-нибудь получше.
Разразился хохот. Недоумевающий слуга попеременно смотрел то на одного, то на другого, продолжая причитать и заливаться слезами. Когда, наконец, толмач объяснил, в чем дело, перс повалился плашмя и начал делать странные движения руками, словно отмахиваясь от чего-то страшного.
— Гефестион, распорядись выдать бедняге денег столько, чтобы он, наконец, согласился, что этот проклятый стол очень удобен именно для моих ног.
— Боюсь, это должна быть приличная сумма.
— Скажи ему, что Дарий благодарил бы его за такую преданность, а Александр дарует ему величайший из подарков — жизнь.
— Это поистине царский подарок, мой повелитель.
«Как должно быть невыносимо для варваров, — подумал Птолемей, — видеть дерзкую раскованность чужеземного завоевателя. Напрочь лишенный чванных привычек, Александр, казалось, грубо растаптывал вековые устои. Его дерзость, самая высокомерная в одном проявлении и исчезающая в других, наводила ужас на покоренные народы. Лучшее тому доказательство — Персеполь. Уничтожив его в порыве пьяного угара, Александр после жалел о своей несдержанности…»
Птолемей подумал о дворце Персеполя. Прошло уже столько лет, а ему все еще было стыдно и за себя, и за Таис, и за Александра.
Казалось, до богатейшего города Азии, Александр дойдет без труда,
