ни стыда, ни внутреннего критика. Первое, что мы обычно начинаем замечать на ранних этапах восстановления, — внезапное вовлечение себя в поведение, соответствующее привычному типу защитного реагирования. По мере восстановления мы начинаем осознавать критика. В конечном итоге это способствует осознанию страха и стыда, которые подпитывают критика. И, наконец, на поздних этапах восстановления мы начинаем осознавать саму депрессию заброшенности.
К сожалению, эта динамика часто работает и в обратном направлении. Это может происходить на ранних этапах восстановления, когда вы вдруг замечаете, что вернулись к дисфункциональным типам защитного реагирования. Это вызывает новую атаку на вас критика, которая затем усиливает ваш страх и стыд. Что, в свою очередь, усиливает депрессию заброшенности, поскольку процесс самоотвержения выходит из-под контроля.
В отчаянной попытке избежать депрессии заброшенности вы снова попадаете в изначальный цикл. Депрессия порождает страх и стыд, которые разжигают ядовитые атаки критика, ввергая вас в борьбу, бегство, ступор или уступку.
Пережившие травму могут перемещаться между этими наслоенными реакциями, создавая вечный двигатель внутренней травмы.
Я полагаю, что этот процесс также объясняет ощущение скатывания вниз по нисходящей спирали, о которой многие пережившие травму сообщают во время интенсивных эмоциональных регрессий.
Схема этой динамики такова.
Депрессия заброшенности О страх и стыд О внутренний критик О типы защитного реагирования.
Давайте рассмотрим пример того, как активация-триггер действует в обратном направлении. Марио, мой клиент-перфекционист, представитель типа “бегство”, на пять минут опоздал на сессию. Это было его первое опоздание за два года психотерапии.
Марио пребывал в полномасштабной реакции бегства, потный от пробежки в гору с парковки, находившейся в квартале от моего офиса. Он сказал мне, что
просто не может сегодня усидеть на кушетке. Он мог только вышагивать перед ней. “Я ненавижу опаздывать. Пожалуйста, не спрашивайте (я все равно не отвечу вам), с какой скоростью я ехал по шоссе!”
Марио компульсивно вышагивал, но энергия его движений была ничем по сравнению с энергией его одержимости, поскольку он тараторил себе под нос множество версий атак внутреннего критика, перечисленных в главе 9.
Опоздание для него было лишь вершиной айсберга собственного несовершенства. Когда его самообличающие тирады набрали обороты, он все больше запугивал себя собственными словами и стыдил себя отвращением своих родителей.
Наконец, обессиленный Марио рухнул на кушетку и пустился в первые суицидальные рассуждения, которые я когда-либо от него слышал. Он увяз в меланже отверженности (депрессии, окаймленной страхом и стыдом) и опускался на дно вызывающей отчаяние депрессии беспомощности и безнадежности. Это были настоящие беспомощность и безнадежность, столь характерные для его детства.
К счастью, в течение последних двух лет я усердно культивировал в его сознании мысль о пользе горевания. Впервые с момента раннего детства у него появились слезы, и это был самый трогательный момент, который я когда-либо наблюдал. Он плакал о маленьком оставленном мальчике, которым был когда-то. Он вернулся домой через внутреннюю боль, для того чтобы выступить в его защиту. Долгое изгнание в самоотвержение на какое-то время закончилось — впервые на его памяти.
Затем мы смогли рассмотреть цикл его реактивности, который превратился в настоящий ураган. Комплексное ПТСР, вызванное страхом опоздать вследствие дорожной пробки, запустило у Марио реакцию бегства, когда он на всей скорости мчался, чтобы вовремя добраться до моего офиса. Реакция бегства немедленно активировала внутреннего критика, и Марио начал корить себя за опоздание и катастрофизировать последствия. Когда это произошло, он все глубже и глубже погружался в стыд и страх, а затем в конечном итоге в саму депрессию заброшенности.
Однако на этот раз Марио сломал эмоциональную регрессию своими слезами, поскольку его плач освободил его от страха и стыда. Это, в свою очередь, перестало подпитывать его критика и позволило его телу начать освобождаться от чрезмерного возбуждения, вызванного реакцией бегства.
Если бы он не смог этого сделать то, скорее всего, продолжал бы атаковать себя с помощью подпитываемого стыдом перфекционизма и разжигающего страх драматизма. Тогда бы он выскочил из сессии с установкой одержимо и навязчиво мчаться весь день, следуя за своим бесконечным списком дел.
Слои диссоциации в цикле реактивности
Все слои цикла реактивности представляют собой защиту от депрессии заброшенности. Каждый уровень служит еще и защитой от всех других слоев под ним. Таким образом, каждый слой является типом диссоциации. Когда мы находимся под воздействием триггера, то ведем себя в соответствии с привычным
типом защитного реагирования (борьба, бегство, ступор, уступка), чтобы дисассоциировать себя от болезненного голоса критика. На более глубоком уровне критик уже сам отвлекает и диссоциирует нас от нашей эмоциональной боли. Кроме того, страх и стыд лишают нас связи с нижним слоем — ужасающей депрессией заброшенности как таковой. Следовательно, диссоциация (с психологической точки зрения) представляет собой процесс выноса всех этих уровней за пределы осознания, или в полную бессознательность.
По мере восстановления, когда мы научимся достаточно терпеть присутствие критика, чтобы приступить к его усмирению, мы все больше будем осознавать страх и стыд, которые лежат в его основе. При достаточном переживании чувств страха и стыда, мы замечаем, за ними стоят омертвевшие чувства самой депрессии заброшенности. Научиться поддерживать себя в присутствии депрессивных чувств — самый глубинный уровень, это суть работы по восстановлению. Если мы можем сделать это, значит, наше восстановление достигло глубинного уровня.
Заброшенность и отвержение родителями порождают самоотвержение
Повторю: мы вынуждены были диссоциировать посредством этих многоуровневых защит, потому что в своем развитии не были способны справляться с болью заброшенности. Мы не могли терпеть связанных с ней чувств страха, стыда и безутешности. Мы не могли проявить свой гнев и слезы, чтобы освободиться от этого стыда и страха. Мы не могли вынести непрестанно преследующего нас критика, перед которым были бессильны. Мы были способны лишь к борьбе, бегству, ступору или уступке. Со временем этот выученный цикл самоотвержения стал привычным.
Хроническая эмоциональная заброшенность или отверженность — поражение для ребенка. Это естественным образом заставляет его испытывать и проявлять умерщвляющую его депрессию. Функциональные родители реагируют на подавленность ребенка заботой и утешением. Пренебрегающие или игнорирующие родители реагируют на ребенка с гневом, отвращением или еще большим отказом, который, в свою очередь, усугубляет страх, стыд и отчаяние, превращающиеся в меланж отверженности.
Деконструкция самоотвержения
Вследствие отвержения со стороны наших родителей самое незначительное снижение настроения, независимо от того, насколько оно функционально или уместно, может мгновенно вызвать у нас эмоциональную регрессию в первоначальную депрессию заброшенности. Способность к самоутешению, помогающая переносить любые депрессивные чувства, какими бы незначительными они ни были, остается нереализованной. Наш первоначальный опыт отчуждения родителями превращается в привычное самоотвержение.
Мы можем постепенно деконструировать присущую самоотвержению привычку реагировать на депрессивные чувства страхом и стыдом, катастрофизациями внутреннего критика и поведением в соответствии с привычным типом защитного реагирования НБОУ. Описанные
